– Черного кобеля не отмоешь добела,- отшутилась я старой поговорочкой. – Но за предложение спасибо.
– А скажи, ты не ревнуешь Факундо?
Тут изумилась я.
– К кому? И с чего?
– Мало ли было у него баб? А вдруг без тебя кто-то греет его постель?
Мысль эта вообще никак не приходила мне в голову, и я об этом сказала.
– Ты на него чары наложила? Или так ему так доверяешь?
Тут уж пришлось задуматься мне, и ответ нашла не сразу.
– Не то чтобы доверяю или не доверяю, мне это вообще не важно. Даже если появлялась там какая-нибудь женщина в мое отсутствие, все равно. Наверно, это потому, что я родом из мест, где у мужчины может быть десяток жен. И у хорошего мужа жены всегда между собою ладят. Какая ж тут ревность? Её моим воспитанием не предусмотрели.
И, переждав вспышку гомерического хохота, добавила:
– Я все его прелюбодеяния простила ему заранее, так же как он простил мне мои.
– Но твои поступки вынуждены, они проистекают из твоего положения невольницы. А он волен хотя бы в выборе женщины.
– И я поступала не совсем вынужденно, и он не так уж свободен. Я ведь могла бы отказать тебе, так? Могла, даже если в той бумаге было написано, что я невольница. И могла бы исчезнуть из твоего дома сразу, как только та бумага потеряла значение. Но я тут, и что это значит? Грешим помаленьку, господа! А если я грешу, значит, и ему можно, иначе просто несправедливо. Меня месяц нет, а нужда приспела? Пускай встряхнется! Меня он точно не позабудет, кто б его там на себя ни затащил. Так что и спрашивать его не стану, когда вернусь.
Закончилось все неожиданно. В один из вечеров лейтенант появился мрачнее тучи.
– На, читай! Белен догадалась, где ты, из-за этого письма. По правде, это было не трудно. Объяснение было бурным, кажется, она обиделась. То ли за себя, то ли за тебя… во всяком случае, за то, что я задержал тебя в своем доме.
У меня сердце ухнуло при виде размашистого почерка мужа. Он написал на хорошо известный адрес в Гаване, и письмо попало прямо в руки доньи Белен.
Факундо писал, что все здоровы, что мальчик растет, что все спокойно без меня, но скучно и плохо. Дон Федерико еще сильнее мрачнел.
– Поехали к кузине. Ей не терпится видеть тебя сию же минуту. Будет расспрашивать – свали все на меня: увез из дома, показал тебе купчую и никуда из дома не выпускал. И не благодари, это не я такой добрый. Это все Белен мне про меня же сказала, и я так и ждал, что надает оплеух. И лучше бы уж надавала! Она пожаловалась деду, а дед устроил такой разнос, что уши горят и в печенке тошно.
Сеньора родила девочку (я уже об этом знала) и собиралась в непродолжительном времени домой.
Проведя меня в свои комнаты, спросила без предисловий:
– Почему ты перебегаешь дорогу между мной и моими мужчинами?
Точь-в-точь разъяренная кошка она была: глаза горят, хвост трубой и когти выпущены. Что там дон Федерико говорил про пилюлю? Я подумала, что он раньше меня ее увидел в таком состоянии и свою ошибку понял. "Обиделась то ли за себя, то ли за тебя…" Перед глазами была сцена ревности в чистом виде. И что-то похожее я уже видела. Не оскорбленное самолюбие законной супруги, а именно горячая женская ревность. И совсем не хотелось опять нарваться на затрещины.
– Вы имеете в виду мужа или кузена?
– Федерико, конечно, я имею в виду! Фернандо ты уже даром не нужна, судя по тому, что он тебя поставил на кон!
– Ну и зря вы так подумали. Просто, чтоб вас не волновать перед родами, никто не стал писать о том, что дон Фернандо стал вытворять в усадьбе после вашего отъезда. А дона Федерико вы, как я поняла, и слушать не стали.
– Что его слушать, наврет с три короба в свое оправдание!
– Ну так послушайте меня, мне-то врать не резон. Меня же легко проверить: приедете, расспросите хоть Давида или Саломе.
Выслушать она согласилась – было, было что послушать. Подробно расписала все художества сеньора Лопеса и то, почему сеньору Фернандесу пришлось его обыгрывать. Я имела уже полное понимание и сочувствие с ее стороны, когда подошла к самому деликатному моменту – предъявлению купчей и разговору, который за ним последовал.
Ни слова не стала я утаивать. Ни из этого разговора, ни из последующих. В особенности того, где дон Федерико говорил о том, что кузина была бы ему хорошей женой, не будь она замужем… И рассчитала верно. Растаяла и притихла маленькая смуглая фурия.
Но то, что дон Федерико хотел меня взять в наложницы, все же ее задело.
– Знаю, знаю, ты, паршивка этакая, хороша. Так что ж мне теперь, по гроб жизни твои огрызки подбирать?
– Сеньора, не огорчайтесь, не расстраивайтесь! Вы же знаете, ни тот, ни этот мне не нужны. Хотите… Хотите, я вам своего отдам?
Она запустила в меня подушкой. То, что я сказала, было непростительной дерзостью, за которую следовало пороть. Но я уже хорошо изучила донью Марию де Белен.
Она расспрашивала меня о положении, в котором я очутилась – ни вольная, ни раба, и всплеснула руками:
– Проклятые секреты, которые развел Федерико! Теперь я знаю, почему не было ответа из Англии. Я оба раза поручала отправить письма тетушке и оба раза они как в воду канули!
Учинить тетке допрос немедленно было невозможно. Ее, чтоб не надоедала в доме, отправили в какое-то дальнее имение. Но донья Белен была совершенно уверена:
– Ее рук дело! Если бы Федерико сказал мне все сразу, было бы достаточно бумаги, которую он оформил, и ты была бы свободна. Но он поосторожничал: а вдруг наши письма в Лондон дошли, но с опозданием, и отправил свое… Так или иначе, придется опять ждать. Я не могу тебе приказать теперь, – где ты останешься дожидаться результатов – у Федерико или у меня?
– С вашего позволения, вернусь с вами в Санта-Анхелику.
– Хорошо… мой муженек тебя не тронет: теперь ты не его.
– Мне ехать в имение или остаться при вас?
– В имении без меня все же не появляйся. При мне тоже оставаться не стоит, потому что совсем тебе не стоит попадаться на глаза деду Фульхенсио. Знаешь что…
Я склонна согласиться с тем, что сказал однажды твой муж: теперь значения не имеет, разом больше, разом меньше. А то еще подумает, я ревную.
Что ж, возвращайся в гарем благодарить благородного султана: он много постарался для тебя. Если он за эти две недели не уговорит остаться насовсем…
Нет, не уговорил. Я оценила этого человека и от души была ему благодарна.
Прощаясь, я сказала:
– Что бы ни случилось, мы останемся друзьями – навсегда, навсегда.
Он лишь посверкивал на меня черными глазами снизу вверх, и в зрачках плясали красные сумасшедшие искры. Дон Федерико, как большинство, был меньше меня ростом, но с ним это почему-то почти не замечалось.
А потом – домой, домой! Запряженная доброй четверней коляска неслась во всю прыть, но мне казалось, она ползет, как черепаха. Вот, наконец, знакомый поворот, белые колонны в зелени сада, и на ответвлении дороги на огромном вороном ждет, приподнимаясь на стременах, огромный всадник. Сеньора делает знак, и вот он дает шенкеля коню и гонит его галопом навстречу, и видно, как в одной руке он сжимает поводья, а другой – придерживает сидящего перед ним малыша, который с невозмутимым видом цепляется за луку седла.
Рассказ о моих приключениях в Гаване Факундо выслушал с какой-то странной полуулыбкой, – сидел в дверном проеме, отдыхая после суетливого дня, прислоняясь спиною к стене.
– Широки же юбки у тебя, жена! – заметил он наконец.
– К чему это ты?
– Да к тому, что под ними поместился даже я – а уж какой, кажется, здоровенный негр!
– Разве ты не рад свободе? Она близко, она так близко, как никогда не бывало!
– Так-то она так, – отвечал он, да только… Ах, жена, ничем тебя не удивить: ни нарядами, ни украшениями. Хотел я подарить тебе свободу и сказать: это я тебе, мое сердечко. А получилось наоборот. Как же это, а?