Глава одиннадцатая
Война была объявлена, и раковины Олокуна звенели боевыми трубами.
– Ребята, перебрались бы вы на Сапату на годик-другой, – говорил нам Пепе. – Что-то по лесу стало лазить слишком много белых. Мне это вовсе не по душе.
Он говорил правду. Хорошо вооруженные отряды по пять-шесть человек с собаками прочесывали горы. Мы встречали их дважды, и оба раза не оставили в живых никого.
После этих встреч у Пипо появились первые заметки на ложе арбалета по числу уничтоженных врагов. Они были не жандармы – негрерос. Мы с ними не церемонились, бесшумно снимая выстрелами по одному, и совесть – клянусь! не мучила никого.
Они при случае поступили бы с нами хуже. Но случай был на нашей стороне.
На нашей стороне было дождливое, грозовое лето, ливни, смывавшие следы, вздувшиеся ручьи и паводки на речках. Поныне не помню такого слякотного года.
Мы-то были не против уйти на Сапату и там переждать. Но Каники в ответ на предложение Пепе молча смотрел куда-то в сторону. Он так ничего и не решил – точнее, не мог решиться уйти слишком далеко от особняка с колоннами на улице Ангелов в Тринидаде. Он предложил нам пройтись снова до Хикотеа… или а Камагуэй. Но тут впервые за все время, пока Каники возглавлял наш маленький отряд, я возразила резко. Хорошо прогуляться за Хикотеа и пошуметь там, чтобы капитан Суарес искал подальше. Ловить-то нас будут и там, но капитан постарается найти место, куда мы возвращаемся.
– Помните Адана, которого убил Кандонго? Почти наверняка его хотели использовать как лазутчика, а он бы на это пошел, он был подлый малый. Кто поручится, что сеньор не попробует еще раз? Нет, нам и впрямь лучше уйти из паленке, а еще лучше паленке перейти на другое место.
– Их отсюда под зад лопатой не сковырнешь, – буркнул Факундо. – Обленились, обсиделись, обросли барахлом… Нам самим легко, что ли, сниматься с насиженного места?
Решили в конце концов поход за Хикотеа отложить и разведать дорогу, по которой в случае опасности мог бы утечь весь пестрый люд, населяющий паленке. Конечно, Эскамбрай велик, и обшарить все его закоулки было бы под силу лишь целой армии.
Но мало ли что! Адан не выходил из головы. И мы решили показать Пепе свое пещерное убежище. Старик одобрительно покачивал головой, но посоветовал лучше нам самим переселиться туда насовсем Все сходилось к одному: раз начались тщательные, специально на нас направленные поиски, надо было или прятаться и пережидать (если только это могло помочь), или убираться.
Пришлось разведать старые места на Сапате. Невесело было ходить по своим остывшим следам. Хижина развалилась, подпорки сгнили, сырость показалась еще более пронизывающей, а комары еще более настырными, чем восемь лет назад.
Возвращаться мне туда не хотелось никак. И – хотите, верьте, хотите нет, я знала, что мы туда не вернемся. Раковины Олокуна трубили не к этому.
Зато мы хорошенько заметили дорогу: тропы, ручьи, проход через топь. На обратном пути Факундо не утерпел заглянуть в Сарабанду – губернаторское имение.
Перестреляли собак, подожгли службы, конюшни, увели с собой трех тонконогих красавцев, разогнав остальных лошадей куда попало, и ушли опять через болота.
Гром говорил, что каждому из этих жеребцов не было цены. Мало для чего, однако, они могли служить нам, потому что в наших условиях от лошадей требовалась скорее выносливость, чем резвость. Но Факундо не мог пройти мимо хорошего коня так же, как какой-нибудь юбочник мимо красивой женщины.
Мы еще в двух или в трех местах побывали в Матансас – не столько для того, чтобы кому-то чем-то навредить, сколько помелькать и создать впечатление, будто мы обосновались в тамошних болотистых местах. Это было безопасно. Стоило углубиться в мангровую топь хотя бы на полмили – и погони можно было не бояться.
А когда стали замечать вдоль непроходимой поймы Рио-Негро жандармские разъезды – повернули на восток конские морды и хорошо знакомой дорогой ушли на Эскамбрай.
И решили сделать передышку. Я надеялась, что мы убедили капитана, будто нас больше нет в Вилья-Кларе. Но поверить в то, что его удастся перехитрить так легко, мне было трудно.
Нас не было в паленке около месяца; с нами ездил и Пипо, а в хижине оставалась хозяйничать одна Гриманеса. За время отсутствия в горах стало тише, негрерос пропали, так и не подобравшись близко к нашему ущелью. Не было их слышно и еще месяц, пока мы жили в паленке, а Каники пропадал знаем где и не скажем, и потом, когда сделали еще одну вылазку в окрестности болот, и тогда, когда снова вернулись в свои стены, ставшие до того привычными, что временами казалось – а не это ли дом, о котором мечтали, где в безопасности и уюте можно проводить день за днем в тихих хлопотах, в окружении тех, кого любишь? Уже в разгаре было лето, июньское солнце плавило голову, июль гремел небывалыми грозами изо дня в день.
Когда мы вернулись в очередной раз, в паленке было событие: пришел новый человек.
Женщина, мулатка, очень красивая, по имени Сара. Она обратила на себя мое внимание, во-первых, тем, что знаться не желала ни с кем из осаждавших ее мужчин, а во-вторых, тем, что сама начала осаждать Каники. Она крутила перед ним всем, чем можно было крутить – а у нее все крутилось, тело было красивое, упругое, налитое. Конечно, ей сказали, что у Каники своя зазноба где-то на стороне, потому-то так часто и пропадает, но кроме нас, никто не знал, кто была эта зазноба. Куманек на соблазнительные авансы внимания не обращал, улыбался и смотрел сквозь нее словно через пустое место. Потом она стала с ним заговаривать – то да се, а я расспросила Пепе о том, кто была эта Сара. Горничная, хозяйская любовница, хозяйка со свету сживала – похоже, ладно; но только настырность, с какой она добивалась внимания Филомено, коробила и его самого, и нас, и многих.
Что-то мне показалось не так, и я расспросила Кандонго и Хосефу, не встречали ли они когда-нибудь раньше эту девчонку. Нет, не встречали. Я и не надеялась на другой ответ: если капитан решит заслать лазутчика, постарается найти кого-то, кто не будет узнан. Откуда у меня возникла такая мысль – сказать не могу, но возникла и не давала покоя. А она приставала и приставала к Филомено, пока ему не надоело. Он сказал красотке:
– У меня есть жена, после которой на тебя смотреть не хочется, не то что…
Вместо того, чтобы назвать его мерином или чем похуже, Сара начала расспрашивать: кто такая, почему не бросила все ради такого мужчины, почему не ушла с ним… Но Каники опять смотрел сквозь нее как сквозь пустое место. Ей-богу, мой бы муж не упустил воспользоваться случаем – зная, что его кусок лучше, попробовать и от этого пирога… Но куманек был не таков – не в упрек никому из двоих будь сказано, не таков, и все.
Что же делала эта дальше? После того, как Каники отшил ее со всеми прелестями и любопытством, а потом и вовсе ушел к своей подруге, она начала заговаривать со мной. Она хитро ко мне подъехала, не к кому-то из мужчин, а именно ко мне, зная, что если в походе командует Каники, то дома слушают меня.
Она просила разрешения жить с нами. Мол, все остальные вне нашей компании – неотесанные мужланы, что она без ума от Каники – готова мыть ему ноги и быть второй женой, поскольку та, первая, никогда не появится в паленке, "и, правда, неужели она такая красивая?" Я не чувствовала, не видела в ней влюбленности – оттого-то мои подозрения переросли в уверенность, а я привыкла себе доверять. Я сказала:
– Ты хочешь иметь здесь защиту? Вон старик Пепе, он тут старшина, и он смотрит на тебя так, как будто три дня не ел.
– Я не хочу Пепе, я хочу Филомено, – отвечала она. – Он слушает тебя, скажи ему, чтоб он меня не отталкивал. Ведь той, другой, все равно тут нет!
– Хотела бы сначала послушать тебя, – отрезала я ей в ответ. – Кто ты такая, чтобы навязываться нам и ему?
Тут-то у нее и мелькнул страх первый раз – словно серая мышка пробежала по лицу и скрылась. Она была не из робких.