Другие рассыпались по барке, и вопль, раздавшийся из трюма, превзошел во много раз тот, что раздавался оттуда в начале ночи.
Людей в обе лодки набили, как селедку в бочку. Я примечала все вокруг, приметила и странные, выжидательные взгляды, которые на меня бросали и муженек, и куманек.
Не знаю, было ли у меня что-нибудь эдакое на лице написано. Раковины Олокуна гремели над ухом, ясно и призывно, и снова моя покровительница Йемоо уступила свое место Огуну Феррайлю, богу битвы.
Нас подняли на борт и выстроили на палубе. Капитан – насколько можно было судить по обращению с ним – оказался коренастым рыжим детиной. Он оглядел наш понурившийся строй. Точнее, все понурились, кроме меня. Я же стояла руки в боки и напустила на себя самый разбитной и шлюховатый вид, какой только могла.
– Всех в трюм, – буркнул главный.
Тут-то я и выступила вперед.
– Как всех? И меня? Сеньор, это вы зря. Вы поглядите на меня – разве ж меня можно в трюм?
И при этом задираю свои штаны по самое дальше некуда. За спиной у рыжего перешептываются, толкают друг друга, кто-то уже гогочет.
– Сеньор, вам нельзя без нас. Там на барке вина – искупаться можно. А пить без женщин – фи! Бабы! Покажем сеньору капитану, что с нами скучно не будет.
Вышли как миленькие: Долорес, Эва, Хосефа, Гриманеса. Все в остатках ночной роскоши.
На палубе за капитанской спиной – жеребячье ржание, забористые словечки. Что за моей спиной, не вижу, но кожей чувствую, что поняли и мешать не будут. А раз так, мое дело выгорит. Ей-ей! И я стояла, задрав штаны, с таким видом, словно я королева и хозяйка положения.
Главный распорядился отвести мужчин в трюм, а женщин – в чулан. В чулане темно, воняет. Дуры ко мне с расспросами: что я придумала. А я сама еще не знала. Я отвечала:
– Не ваше дело. С мужиками спать умеете? Нам этим скоро предстоит заняться.
Постарайтесь делать это так, будто за каждого вам платят по золотому. И не сметь больше винища трескать, а то всем каюк!
Мы успели еще придремать, пока нас не вывели снова на палубу. Судно стояло на том же самом месте на якоре. Обед накрывали прямо наверху. На длинном столе красовалось множество знакомых бутылок – точь-в-точь как те, что отмечали наш след ночью.
А вот что меня удивило – малое количество народа, человек с полсотни всего, и многие с повязками. Еще я заметила свежие царапины на бортах, проломленный и заделанный наспех кусок фальшборта, куцую среднюю мачту, еще кое-какие повреждения, которые шторм не мог нанести. И вывела из этого кое-что.
Пили господа за удачу. По словам рыжего, им послал бог в одно плаванье два жирных куска, и хотя один из них нелегко достался (ясно, это речь не о нас); все-таки им повезло.
Пили за удачу, за добычу, за чей-то со святыми упокой, за чьи-то раны. Пили основательно. А я все ждала своего момента.
Момент, наконец, настал. Рыжий капитан поднялся из-за стола и поманил за собой.
Остальных тоже расхватали, и я им сочувствовала. Но каждый был предоставлен своей судьбе.
Судно было очень похоже на "Звезду востока" мистера Митчелла. Название я, конечно, узнала лишь потом. Откуда я могла догадаться, что "Звезда" и "Леди Эмили" сошли в один и тот же год с одной и той же верфи? Но то, что у них совпадала планировка, было очень на руку.
Пьянка на палубе продолжалась. Оставалось, однако, человека три-четыре часовых, которые были лишь слегка хлебнувши. Прочие не томили себя жаждой, и черный стюард то и дело пробегал с новыми бутылками под натянутый парусиновый навес.
В каюту капитан пропустил меня вперед. Уж я крутила задом, и поводила плечами, и подмигивала – тьфу, противно вспомнить семьдесят лет спустя. Рыжий запер дверь и подошел ко мне. В два движения ободрал с меня рубаху. Третьего сделать не успел. Змеиный нож, спрятанный в рукаве, вошел меж ребер по рукоятку. Рыжий свалился к ногам без звука.
Каюта была кормовая, с высокими окнами, страшно неприбранная. Дверь запиралась на кованый крюк.
Приходилось поторапливаться. Натянув на себя первую попавшуюся рубаху покойного, обшарила помещение. Меня интересовало оружие. Ножи, кортики, пистолеты – все обобрала. Вышла из каюты. В проходе – никого. Только одна дверь открыта.
Соображаю, что там должна быть кладовая со съестным и что там вряд ли больше, чем один человек. Так и есть!
Черная тень на ощупь копается в шкафу и бормочет проклятия… на моем родном языке.
Я его окликнула. С перепугу бедолага что-то уронил. Успокаивать было некогда. Я пристала с ножом к горлу:
– Куда заперли наших?
– В носовой трюм, – ответил он заикаясь.
– Заперты на замок?
– На засов.
– Где можно взять оружие?
– Ружья все под замком.
– Ножи, топоры, дубины, – что угодно?
– Тут… Это где-то здесь… сложили ваши мачете и самострелы.
– Пошли туда. Захвати мешок какой-нибудь.
– Хозяин меня велит ободрать живым! – засипел он шепотом.
– Твой хозяин наелся земли, – отвечала я ему, но это скорей испугало, чем успокоило. По спине парня текли струйки пота. Он все-таки провел меня в другой чулан, и там на ощупь – темнота стояла как в брюхе – я собрала наше оружие.
Где-то сбоку хлопнула дверь, хриплый голос велел кому-то обождать, пока придет приятель. Хозяин этого голоса и этих шагов умер прежде, чем сумел что-то понять – в руках у меня было мачете.
Вдвоем со стюардом затащили труп в кладовку. В соседней каюте оказалась Эва. Я велела ей идти и звать следующего: "скажи, что сеньор решил соснуть". Она пошла наверх и вернулась сразу же в сопровождении другого бородача. Он тоже занял место на полу кладовой. У обоих были ножи, пистолеты, лядунки с патронами – целое сокровище.
Потом я выглянула на палубу.
Под навесом все шло гулянье, но народу за столами убавилось. По словам стюарда, остальные пошли с тремя негритянками в матросское жилище. А впереди поблескивал начищенными закраинами люк носового трюма. До него было далеко, и проходить пришлось бы мимо всего шумного застолья.
Правда, застолье пировало по левому борту, а пройти можно было по правому. Но как прошмыгнуть? Без старшего к бутылке приложились и те, что были на часах.
Однако головы у всех были крепкие, и под стол никто не падал. А время шло: того гляди, хватятся кого-то из убитых.
Но я уже поняла, что надо делать.
Сначала вернулась в каюту, где, стуча зубами, сидела Эва. Сбросила забрызганную кровью одежду – и рубаху, и штаны. Взамен натянула и навертела на себя какие-то тряпки, найденные на месте. Сказала Эве и стюарду, таращившим испуганные глаза:
– Вы мне поможете.
А что я, в самом деле, могла одна?
Главное было – напугать их так, чтобы они перестали бояться. Терять было нечего, рассчитывать больше не на кого.
Стюард сбегал в свою каморку за двумя погремушками из гуиры, – такими отпугивают злых духов те, кто их боится. Они мне годились; мы снова подошли к люку.
Я уже объяснила тем двоим, что надо было делать. Похоже, они боялись в ту минуту меня больше, чем испанцев – а я боялась, как бы со страху не натворили глупостей.
– Ну, храни нас боги! Пошли!
Стюард – средних лет мужчина, с татуировкой на лице (я его только наверху разглядела хорошенько) вытолкал меня наверх, подвел к столу и объявил:
– Дон Диего желает отдохнуть, а этой женщине велел, чтобы она для вас сплясала.
Сам подобрал на столе доску, на которой резали сыр и ветчину, и деревянным черенком ножа стал отбивать ритм:
Bayla, bayla, negra,
Mueva la sintura
Que a mi me da locura
De verte asi baylar.
Con tus movimientos me voya morir,
Con tus movimientos me vas a matar
Bayla, ya, negra, ya,
Mueva ya, negra, ya. и так до бесконечности. Эту песенку до сих пор поют, и сто лет петь будут; очень заводная песенка.
Ну, так я и пошла плясать, подпевая. Хорошо хлебнувшие бродяги стали отбивать ритм по столу. А я, кружась, переместилась в сторону корабельной кормы, да так там и осталась.
Bayla, ya, negra, ya Тряпок на мне было наверчено уйма, и вот потихоньку, одну за другой я начала их сбрасывать.
Mueva ya, negra, ya…
Все до единого таращились на меня. Скажу, не совру, посмотреть было на что. Если я сейчас, в сто лет без малого, еще хоть куда, – вообразите меня в мои тогдашние двадцать восемь. Ни капли жира, мускулы как пружины, кожа гладкая и блестит, и все выпуклости и впадины круглы как раз настолько, насколько нужно.