Его богатство заключалось в нескольких сотнях кабальерий земли с плантациями сахарного тростника, цитрусовыми садами, стадами коров и конскими табунами на необъятных пастбищах, а также в двухстах чернокожих рабах, руками которых обеспечивалось процветание имения.
Человек, получивший в наследство такое достояние, мог себя считать хозяином жизни… и считал себя им без тени сомнения. Сеньор Лопес не любил проводить время в усадьбе и утруждать себя делами, которые и так шли неплохо под присмотром майораля, тучного немолодого мулата Давида, носившего ту же фамилию – Лопес. Давид был свободным и приходился сеньору родным дядей. Сам сеньор не любил об этом вспоминать, так же как и о прочих шалостях своего деда. Правда, дон Фернандо сам любил пошалить и развлечься на стороне и знал на перечет все бордели во всех городах острова, где ему приходилось бывать. Любил он и покутить, но самой главной его страстью были карты. Зеленое сукно неудержимо влекло к себе этого человека и однажды едва не довело до беды. Проигрыш грозил расстроить даже такое состояние, как его. Но поскольку весь мир должен был расплачиваться за удовольствия человека по имени Фернандо Лопес, то он вышел из положения, женившись и отдав за карточные долги приданое жены.
Собственно, в подарок жене он меня и привез. Я увидела ее в первый же день по приезде – тридцатилетняя смуглая, довольно красивая женщина, но словно чем-то обиженная. Ее звали Мария де Белен, попросту сеньора Белен, как все к ней и обращались.
– Спасибо, друг мой, ты мне очень угодил, – сказала она мужу, оглядев меня критически. – Только жаль, что она такая уродина – кожа да кости.
Супруги сидели за столом в нижней гостиной большого дома в усадьбе, и место подле хозяйки занимала еще одна белая дама, о которой я не сразу догадалась, кто она была на самом деле. Видавшая виды вдовушка по имени Умилиада Тельес приходилась хозяйке двоюродной теткой и являлась при бездетной хозяйке одновременно приживалкой, компаньонкой и дуэньей. У тетушки не было ни гроша за душой, тем не менее она так же, как и сеньор, считала, что из жизни надо извлекать максимум удовольствия, неважно за чей счет.
Меня покоробило, что хозяйка назвала меня уродиной, но почтенная дама утешила на свой манер:
– Ерунда, милая. Попав в дом, эти бездельницы скоро отъедаются, как на убой. Ты ее не узнаешь месяца через два.
На том меня и отослали на кухню – кормить; но по дороге не утерпела и остановилась около большого зеркала – посмотреть на себя.
Ну, посмотрела и чуть не упала на месте. Хозяйка была права: передо мной стояла тощая, как палка, женщина на вид лет на десять старше меня, с ключицами, выпирающими из-под кожи, с тусклыми глазами, всколоченной куделей вместо волос, в грубом холстинном платье. Ужас какой-то!
Ключница Саломе проводила меня в барак для прислуги – длинное строение, примыкающее торцом к белому господскому дому и разделенное перегородками на много небольших комнатушек со сквозными дверьми, из которых одна выходила в патио, а другая прямо в сад. Правда, в сад по ночам пускали собак, так что толку в этих дверях было немного.
Саломе раздобыла горячей воды и мыла, принесла два ситцевых платья, сандалии, несколько ярдов полосатой ткани. Добрая душа, она была кормилицей хозяйки и пользовалась ее неограниченным доверием. Мужа своей питомицы она терпеть не могла, называла его обалдуем и еще десятком прозвищ похуже того. Ко мне тоже старушка прониклась чем-то вроде материнского чувства и немедленно начала посвящать во все тонкости жизни в усадьбе. Домашним слугам жилось не в пример легче, чем прочим неграм: хозяина по большей части дома не бывает, хозяйка строга, но не чрезмерно, майораль Давид прислугу не трогает, разве только кто-то из хозяев попросит наказать лакея, пойманного с поличным при краже водки; но вот сеньора Умилиада! Эта любит помудрить над челядью и пустить в ход тонкий хлыст, с которым никогда не расстается, особенно когда никто из хозяев не видит. Но упаси господи на нее пожаловаться! Непременно устроит что-нибудь так, что попадешь потом под настоящую порку. Лучше стерпеть молча! Единственный человек, которого вдовушка боится – старшая молочница Обдулия, потому что Обдулия – первая колдунья по всей округе и знается с чертями. Жаль, старуха редко покидает свою маслобойку и сыродельню.