Я встала и пошла немедля, хотя поняла, в чем дело. К такому повороту событий я уже была готова.
Не успела я войти в дверь комнаты хозяйки, как она влепила мне две увесистые пощечины:
– Да как ты смела, подлая?
Я в это время оглядывалась по сторонам. Вдовушки не было.
– Сеньора, как я могла отказать: я ведь раба сеньора.
А она, глядя снизу вверх, продолжала отхаживать меня по щекам и браниться, и я при этом стояла не моргая, и, честно скажу, мне даже было жаль ее, потому что она пускала руки в ход от бессилия.
– Выпороть тебя прикажу! Посадить на хлеб и воду! Котлы скрести отправлю на кухню!
Много было крика… потом голос сеньоры сорвался и вдруг в плач, и с рыданиями, от которых тряслись плечи, донья Белен опустилась там же, где стояла, прямо на цветные мозаики пола.
Что с ней было делать? Подняла и отвела, да нет – отнесла на диван. Дала платок, нюхательную соль, вытираю слезы, натираю ароматической салфеткой виски и бормочу сама под нос что-то невразумительное – лишь бы успокоилась. Гляжу – и правда, притихла, подняла глаза, рот раскрыла и слушает меня… А до меня только дошло, что я такое хозяйке мелю.
– В мыслях не держала, – охмурять хозяина, огорчать хозяйку, нужны мне были приключения на собственную спину, как же, мне моего черного парня хватало и ничего больше нужно не было – так нет! Он господин, куда мне деваться – устроит такую жизнь, что тошно станет, а теперь вот вы плачете… Ну не плачьте, а то я сама зареву… Наклоните голову, потру за ушами… сто лет бы мне его не нюхать, вашего муженька, чирей ему в зад… он меня у моего милого увел, вот что, вам, может, он хорош, а по мне, так он моему не годится в подметки, с какой стороны не взять… давайте шею и плечи разомну…
Замолчала и жду: отошлет меня пороть или нет. Но она рассмеялась каким-то деревянным смехом:
– Значит, твой лучше моего?
– Для кого что, сеньора: для белой дамы – белый кабальеро, а для черной девчонки нет лучше черного парня.
– Это правда, – согласилась она как-то вяло и вдруг неожиданно с интересом вскинулась на меня:
– Постой-постой, а кто он, твой негр?
– Конюших Факундо, сеньора.
– О! Губа у него не дура.
– Думаю, у меня тоже, – отвечаю я не без гордости.
– И как у вас идут дела?
– Были – лучше не надо, пока не приехал сеньор.
– Правда, – она словно погасла опять, но потом продолжала задумчиво: – Послушай-ка, та крещена, и Факундо тоже, может быть, я вас поженю?
– Это было бы хорошо, сеньора, но одно – что я была крещена в англиканскую церковь…
– Это ерунда, отец Эладио тебя в два счета перекрестит в католичество.
– А другое, если позволите сказать…
– Говори уж!
– Вашему мужу на это будет наплевать. Вы видите, как он поступает с вами – собственной супругой; разве будет он считаться с тем, что какие-то чернокожие обвенчаны!
И – жду, что будет.
Сеньора посмотрела на меня бешеными глазами, потом схватила со стола флакон с солью да как запустила им в стену! Потом туда же – цветочным вазоном, только осколки брызнули. Она бы, может, много чего перекидала; только я на такие дела была опытна еще с капризницей Эвелин, оставив церемонии, схватила ее за руки и усадила на диван. Сопротивляться она не могла, зато как начала ругаться! Я и от кучера такого не слышала. Лишь перебрав все мыслимые и немыслимые проклятия, успокоилась немного и заговорила ровным, усталым голосом:
– Я тут тоже раба. Все мы, белые женщины, рабыни здесь. Рабыни мужей, порядков, обычаев, законов. Меня в пятнадцать лет отдали за выгодного жениха – спросил меня кто-нибудь? Муж не пропускает ни одной юбки, ни одного борделя – что я с ним сделаю? Ничего. Сиди взаперти, в этих стенах, и без его позволения – никуда.
Муж развлекается, ему можно, а жена? Никак нельзя, не положено. Если бы я позволила себе хотя бы десятую, двадцатую долю того, что позволяет себе мой муж, меня смешали бы с грязью. Ты хоть понимаешь, чернушка, о чем я говорю?
– Я понимаю больше, чем вы думаете, сеньора.
– Да… И к тому же у нас нет детей. Это значит, что развода он сможет добиться, когда захочет. А ты… Что ты? Не одна, так другая. Правда, кажется, ты его зацепила крепко – из-за тебя одел всю дворню, учить тебя затеял… Что мне с тобой делать? Иди к себе, ничего тебе больше не будет. Не с тебя тут началось и закончится не тобой.
И я, конечно же, пятками назад и на кухню. Там уже шепчутся, и Ирма спрашивает:
– Что это у тебя щеки опухли?
Я ей отвечаю:
– Если бы ты оказалась сейчас на моем месте, у тебя бы и спина тоже опухла.