– А, брось! Это пока никто не видит. Знаешь ли, многое делается, пока никто не видит. Все остальное шито-крыто, благопристойность соблюдена. Если хозяйка выпьет рюмку со служанкой, это будет еще не самое большое прегрешение на земле.
В конце концов мы обе женщины, обеим нам тошно по милости одного неумного мужчины, который делает нашу жизнь невыносимой. Выпьем за то, чтобы его угомонить – хоть я в это не очень-то верю. Вот так! А теперь выкладывай, что тебе известно про нашу смиренницу.
Тут я и выложила все, что знала. Сначала про Давида и про то, как почтенная дама взревновала. Я старалась передать суть дела как можно деликатнее, но оказалось, что в этом не было нужды. Сеньора хохотала до судорог.
– Ай да вдова! Ай да постница! Ну и ну!
Отдышавшись, велела налить еще.
– Спасибо, Сандра, вот ты меня потешила! Но, знаешь, помалкивай пока. Может, это когда-нибудь пригодится, а пока пусть потешится на склоне лет… пока все шито-крыто.
А, кстати, я вспомнила, как она взъелась на тебя из-за красного платка. Ты, кажется, умнее, чем прочая чернота, не пристало бы верить в эти глупости.
Но я в пять минут убедила сеньору в том, что это не глупости, по крайней мере не совсем глупости. Для этого хватило одного освоенного фокуса со шнурком.
– Так, значит, ты колдунья?
– Ах, если бы! Я еще ничему не успела научиться. Вот Обдулия – думаете, зря ее так уважают и боятся?
– А что может сама старуха?
– Не могу сказать, сеньора. Спросите ее сами, она решит, можно ли вам что-то сказать.
Сеньора долго в задумчивости вертела в руках пустую рюмку. Наконец сказала:
– В конце концов, я не слишком набожна, чтобы видеть в этом что-то ужасное.
Послушай, детка, мне кажется, в этом может заключаться наш шанс – образумить одного скверного мужа… Поговори завтра с Обдулией, скажи, что нам надо бы увидеться.
На том и порешили.
К Обдулии я прибежала на другое утро ни свет ни заря: молочница вставала рано.
Босые коровницы сливали в чаны парное молоко, неприязненно поглядывая на разряженную горничную.
Старуха не стала меня бранить за откровенность с хозяйкой.
– Если ты так решила, значит, имела резон. Я не пойду в господский дом, не хочу я мелькать там. А вот сеньора, если ей надо со мной потолковать, пусть придумает себе дело и заглянет на сыроварню сегодня после обеда.
Факундо приехал незадолго до обеда. Сеньор, переговорив с ним, приказал возвращаться обратно на пастбище – "сбивать табун". Я его видела только издали.
Но донья Белен перехватила конюшего, под предлогом болезни ее верховой кобылы пошла с ним на конюшню и там нашла случай кое-что сказать ему, что касалось меня и его. После этого он уехал, посвистывая, но отъехал не слишком далеко. Когда мы с сеньорой подходили к хижине Обдулии, он поджидал нас в той половине, куда не заглядывали глаза соглядатаев.
Старая молочница добродушно пригласила хозяйку отведать сыра из новой партии – удался ли? В прохладе жилища унганы они долго беседовали вдвоем. Я же нашла себе собеседника за тонкой плетеной стенкой, и нашей беседе покровительствовали все старые и новые боги.
А старуха выспрашивала хозяйку о том, о сем, о значительных и незначительных вещах, о том, чем супруги обычно с посторонними не делятся. Впрочем, супруги Лопес давно уже жили каждый сам по себе на своей половине огромного дома.
– То, о чем ты просишь, не так просто сделать, – сказала наконец Обдулия. – Зелье у лысого готово. Но, как я понимаю, сеньоре надо, чтобы муж снова стал мужем, а не видимостью. Придется и вам обеим для этого постараться.
– Мне нужно добиться своего, – заявила донья Белен решительно. – Я сделаю все, что пойдет этому на пользу.
– Очень хорошо, – ответила унгана. – Эй, Сандра, хватит миловаться! Если хочешь, чтоб вам больше не мешали – иди и слушай, что я вам скажу…
В этот вечер как-то неожиданно заболела Саломе, и в комнатке дежурной горничной, что была смежной со спальней самой сеньоры, ночевать осталась я. Мы почти до полуночи просидели, обсуждая то, что нам сказала Обдулия. А когда в доме все уснули, донья Белен своим ключом открыла решетку задней двери и впустила необъятную черную фигуру.
– Держи своего милого, – сказала она, пропуская его перед собой в мою клетушку.
Только не проспите рассвета. Верьте или не верьте, я вам завидую. Хотела бы я, чтобы меня кто-нибудь любил так же, наплевав на все мыслимые препятствия. Доброй ночи!
Что сказать о ночах влюбленных? Они всегда коротки, сколько бы не длились. Мы шептались едва слышно, потому что смежная со спальней сеньоры стена не доходила до потолка на добрый фут, и боялись вздохнуть погромче. Короткая ночь, похожая на чашу с живительным напитком, который придает силы тем, кому терпеть невмоготу.