Вот тут сеньора ошиблась: ключ был не только у нее. Второй имелся у Давида, и про этот ключ, конечно же, вспомнил дон Фернандо. Пока стихала суматоха, он позвал мулата вниз, выпить стопочку, и спросил его обо всем, что было нужно. А Давид возражать хозяину не привык.
Со мною же сыграл злую шутку каменный молодой сон: сморило, едва голова опустилась на лежак.
Проснулась, когда на меня навалилось сверху то ли трое, то ли четверо, а за ухо ткнулся пистолетный ствол. Знакомый до отвращения голос почти пропел:
– Вставай, красавица, пора!
Сопротивляться не было возможности: не отрывая дула от головы, поставили на ноги, связали руки за спиной, заткнули кляпом рот и вывели из подвала. Подвели к "столбу" – на утоптанную площадку около негритянских бараков, где производились все экзекуции.
Не припомню, чтобы я боялась. Я так была взбешена, что забыла про страх. Почему-то меня не стали привязывать к врытому в землю столбу, как это делалось обычно.
Сеньор развязал мне рот и спросил:
– Почему? Почему ты это сделала?
– Потому что ты дрянь и трус, – отвечала я. От злости собственный голос казался спокойным. – Вас тут пять человек, и двое с пистолетами – так ты меня боишься. Ты в истерике хуже нервной дамы. Разве ты мужчина?
Рассчитывать на снисхождение не приходилось.
Сеньор кивнул Давиду:
– Принимайся.
Рука у мулата была тяжелая, хоть и бил он вполсилы. Сеньор это тоже заметил, отобрал плеть и стал отводить обиженную душу. Давид в это время зашел сбоку и смотрел на меня, и я видела, что это старику не по душе. Но что с него взять! Да и до него ли было? Кто знает, что такое плеть, поймет без слов. Кто не знает, тому нет смысла рассказывать. Я не кричала, усиливалась держаться на ногах и старалась не считать удары. Не помню, как падала, наверное, потеряла сознание раньше, чем упала.
Очнулась в каморке, в пристройке для слуг. Лежу на животе, жара, духота, больно.
Сидит какая-то девчонка и веткой отгоняет мух. Увидала, что я открыла глаза – и бегом куда-то. Потом, гляжу, входит Ма Обдулия, видно, была где-то неподалеку.
Кряхтит, вздыхает, охает – осматривает меня.
– Что, Ма, плохо дело?
– Закрой рот, – отвечает она, – и слушай.
Беда в том, что мы попали под собственную дубинку, дразня и изводя сеньора на протяжении последнего времени. Когда, по несчастью, мы с Факундо попались ему на зуб, он был вне себя. Как он меня отделал, судить можно по тому, что я очнулась ни много, ни мало на пятый день. Едва не силой отняв у племянника плеть, майораль велел принести меня в каморку и сам сходил за Обдулией. Но теперь дело шло на поправку -… я постоянно здесь, лысый приготовил кое-что, и сеньора раза два на день наведывается и вызывала доктора из Карденаса – словом, заживет, хотя лечь на спинку можно будет еще не скоро. А главное – навостри уши! – что творилось в господском доме в тот день! Сеньора бранилась, как торговка на базаре, она надавала мужу пощечин, – вот как! Она дозналась, кто следил, и велела выдрать Натана, и уж его выдрали, так выдрали. Тетке пригрозила выгнать из усадьбы долой, и та заперлась в комнате, растеряв спесь. А сеньор – запомни! – все время смурой, места себе не находит и напивается по вечерам один. Нет худа без добра: тебе досталось, но он уже сам не свой. Когда человек испуган, раздерган, не в себе – тогда бери его голыми руками, кто умеет.
Он сюда, к тебе, присылает то лакея, то управляющего – посмотреть, умерла или очнулась. Надо думать, придет сам, когда узнает, что очнулась. Что тебе надо делать – слушай и запоминай.
Открыла маленький мешочек и показала мелкий буровато-желтый порошок.
– Я примешаю это в лимонад и принесу тебе, когда он будет здесь. Выпей сама и заставь его выпить. Пей без опаски, тебе вреда не будет. Что здесь? Две хорошие травки. Одна снимает боль, если сильно болит, но если боли нет, то кружит и дурманит голову. А другая – бабий порошок. Его принимаю бездетные женщины, чтобы забеременеть, знаешь, помогает. Тебе он тоже не помешает, смотри, сколько времени ты жила с Громом и не понесла… А для мужчин это зелье хуже смерти, потому что лишает их мужской силы. И тем больше, чем больше он напуган, потому что тогда он и без травы сам себя съест. Дать сеньору одну порцию и хорошенько испугать еще раз. Он трус, он на это поддастся.
– Да ведь есть травы, которые возвращают эту силу.
– Правда твоя; да только не перепуганному. Страх, трясучка – великое дело, испуганный не верит в себя и всему поддается.
Она еще кое-что успела мне нашептать, когда вошел Давид. Долго стоял, смотрел, качал головой, прежде чем сказал:
– Ведьма ты сама, ведьмино отродье и с ведьмой водишься. Много я вашего брата перестегал, работа такая. Но до сих пор не видел никого, кто перенес бы порку так весело и гордо, черт тебя дери. Ну, это дело не мое, какой дьявол тебе в помощь. Лежи себе дальше.