Драган так и сказал своим людям:
— Здесь, товарищи, будет бой, как в «Интернационале» поется: последний и решительный. Совесть наша чиста. Врагу мы не сдались и не сдадимся.
— Не сдались и не сдадимся, — словно эхо прозвучало вокруг.
Достав из полевой сумки цветной карандаш, командир подошел к стене и крупными буквами вывел:
«Здесь погибли бойцы Родимцева».
Кто-то взял у него из рук карандаш и вывел вторую строчку:
«Они умерли, но фашистам не сдались!»
И сразу все, как по команде, начали делать на стенах надписи: так велика была уверенность этих людей в том, что победа безусловно наступит и тогда народ узнает их имена…
Драган достал из внутреннего кармана гимнастерки партийный билет и стал листать странички, словно видел их впервые.
Прошел только год с тех пор, как ему вручили эту красную книжечку. Он уже так привык постоянно ощущать ее в левом кармане гимнастерки, где много лет лежал комсомольский билет. С нею пришло ощущение зрелости, завершение подготовки к самому важному, что ему предстояло совершить в жизни. Теперь, в тяжелую минуту, перед ним ожили картины недавнего юношества, вспомнились годы в колхозе и встречи с той, которая прочно завладела его сердцем… Припомнилась война в холодных финских краях — тогда он был помощником командира взвода, — тяжелые августовские дни сорок первого года и вражеское кольцо под Киевом, из которого все же нашелся выход. Найдется ли он на этот раз?
Со второго этажа донесли: идут немцы. Они идут как-то странно — во весь рост, с офицером впереди.
— Подпустить поближе, — приказал командир. — Раньше времени не стрелять, ждать команды. А тогда уж дадим на всю катушку. Всем наверху передайте: без команды — не стрелять!
Подойдя совсем близко, немцы остановились, и кто-то с их стороны крикнул на чистом русском языке:
— Товарищ Драган, сдавайтесь, все равно вам конец, а мы гарантируем жизнь…
Откуда они знают фамилию командира, которого к тому же называют «товарищем»? Ответ мог быть только один. Какой-то предатель перебежал к врагу. Он-то и сообщил, что патронов больше нет.
Но перебежчик оказал немцам плохую услугу.
— «Товарищ», говоришь? Ах ты, ворюга, — вскипел Драган и крепко выругался. — Сейчас мы ему пропишем «с полной гарантией»… А ну, ребята, на всю катушку — огонь!
Осажденные выпустили весь свой боевой запас: последнюю пулеметную ленту и остаток винтовочных и автоматных патронов. Залп оказался губительным. Строй фашистов дрогнул, и они побежали, оставив на месте несколько трупов.
При виде удиравших гитлеровцев настроение в домике поднялось.
— Люблю немца, когда он бежит, — послышался веселый голос.
— А я так скажу, — возразил кто-то с веселой усмешкой, — лучший для меня фриц тот, что лежит…
— И для мэнэ вин найкращий, колы вбытый, — поддержал разговор Кожушко, остролицый солдат с перевязанной рукой.
При виде улепетывающих вражеских солдат улыбнулась даже санинструктор Наташа, встряхнув своими стрижеными светлыми волосами. Это была ее первая улыбка с тех пор, как двое солдат унесли в неизвестность находившегося в беспамятстве Колеганова. Все эти дни Наташа ухаживала за ранеными, высматривала, что бы такое еще изорвать на бинты, что-то кому-то говорила, но ни на минуту не забывала о Колеганове.
Добросердечному Кожушко от души было жаль девушку. Когда его ранило, Наташа стала перевязывать ему руку полосами, оторванными от своей сорочки. Кожушко утешал девушку:
— Не журись, Наталко. После войны мы тебе пышную свадьбу справим и целую дюжину новых сорочек купим.
Но тут же, сбиваясь с взятого тона, заговорщически добавил:
— А твой Колеганов живой. Вот побачишь, верные мои слова — живой он…
Но не долго продолжалось в домике ликование.
Не прошло и четверти часа, как из-за угла вынырнули вражеские танки и открыли сильный огонь. Все произошло так стремительно, что люди даже не успели спуститься в подвал. Домик рухнул. Под развалинами погибли почти все его защитники…
В живых остались только те, кто в тот момент были внизу — Драган, Кожушко, белокурая Наташа и еще четверо солдат. Почти все были ранены, и тяжелее всех — Наташа. Теперь уже Кожушко неумело хлопотал возле нее.