– Ладно, – сказал я. – Главное, чтобы не упустить.
– У него, гада, ларингофон, – сказал Степка. – Понимаешь? В кармане передатчик, а на горле такая штука, как у летчиков, чтобы говорить. Микрофон на горле. Дьявольщина! Кому он мог докладывать? Либо они мартышку валяли, либо шпионы. Здорово! И мы их открыли.
Я промолчал. По-моему, шпионы – гадость, и ничего хорошего в них нет. Выследили мы их удачно, только я, хоть убейте, не понимал, почему так переменился шофер возле этого пенька… Выл обыкновенный шофер и вдруг стал шпионом! Этот – «Угол третий» – с утра вытворял штуки, а шофер был вполне обыкновенный… Может, и «Смоленская дорога», которую он свистел, тоже пароль?
У Степана очень тонкий слух. Он первым услышал шаги и быстро стал шептать:
– Я прицеплюсь к ним, а ты лупи в город. К Суру. Там и встретимся.
Я прошептал:
– Нет, я прицеплюсь!
Но спорить было поздно. Затрещали веточки у самой дороги. Первым показался Федя – красный, пыхтящий, он тащил что-то тяжелое на плече. За ним потянулось бревно – второй его конец тащил шофер. Он пыхтел и спотыкался. Медленно, с большой натугой, шофер и Федя перебрались через канаву. Вот так здорово – они тащили пень! Тот самый, о котором говорилось, что вчера его не было, с белой полосой от сколотой щепы – знаете, когда валят дерево, то не перепиливают до конца, оставляют краешек, и в этом месте обычно отщепывается кусок.
Шофер открыл дверцу в заднем борту, и вдвоем они задвинули пень внутрь – машина скрипнула и осела. Чересчур он оказался тяжелым, честное слово…
Федя отряхнул рубаху. Гитара торчала за его спиной. Она была засунута грифом под брючный ремень, а тесьма куда-то подевалась. Я помнил, что утром тесьма была. Федя изогнулся и выдернул гитару из-под ремня, а шофер подал ему узелок, связанный из носового платка.
Мне показалось, что в узелке должны быть конфеты, так с полкило.
Тут же Федя проговорил:
– Конфет купить, вот что… В бумажках. – Он осторожно тряхнул узелок, шофер кивнул. – Лады, Петя. Я сяду в кузов.
– Незачем, – сказал шофер. – Садись в кабину.
– Мне бы надо быть с ними.
– Слушай, – сказал шофер, – эти вещи я знаю лучше, я водитель. Включу счетчик, поедем законно. Увидят, как ты вылезаешь из пустого кузова, будут подозрения. Поглядывай в заднее окно. Довезем!
– Ну хорошо. – Киселев прикоснулся к чему-то на груди, под рубахой. Наклонился, чтобы отряхнуть брюки, и на его шее мелькнула черная полоска. Что-то было подвешено у него под рубахой на тесьме от гитары…
Они полезли в кабину.
Я знал, что мы должны выскочить не раньше, чем машина тронется, потому что шоферы оглядываются налево, когда трогают. Я придержал Степку – он стряхнул мою руку. Федя в кабине спрашивал:
– Деньги у тебя найдутся внести в кассу? Я пустой.
– На-айдутся, какие тут деньги… Километров тридцать – трешник… Зачем они теперь, эти деньги?!
Они вдруг засмеялись. Заржали так, что машину качнуло. Взревел двигатель, и прямо с места машина тронулась задом, с поворотом, наезжая на наш можжевельник. Мы раскатились в стороны.
Голубой кузов просунулся в кусты – р-р-р-р! – машина рванулась вперед, и Степка прыгнул, как блоха, и уцепился за задний борт. Я чуть отстал, и этого хватило, чтобы Степка оттолкнул меня ногами, сшиб на землю и перевалился в кузов. И вот они укатили, а я остался.
Пустое место
Я не ушибся, мне просто стало скверно. Минуты две я валялся, где упал, а потом увидел перед своим носом Степкину авторучку, подобрал ее и поднялся. Пыль на дороге почти осела, только вдалеке еще клубилась над деревьями. Я постоял, посмотрел. Закуковала кукушка – близко, с надрывом: «Ку-ук! Ку-ук!..»
Она громко прокричала двадцать два или двадцать три раза, смолкла, и тогда я побежал на еловую поляну. Мне надо было мчаться в город, и поднимать тревогу, а выручать Степку от этих людей – все я знал и понимал. Меня, как собаку поводком, волокло на полянку, я должен был посмотреть – тот пень или не тот. И я вылетел на это место и едва не заорал: пень исчез.
И если бы только исчез!
Он совершенно следа не оставил, земля кругом не была разрыта, никакой ямы, лишь в дерне несколько неглубоких вдавлин.
Значит, Федя не соврал, что вчера этого пня не было. Его приволокли откуда-то. Судя по траве, недавно – ночью или утром. Трава под ним не успела завянуть. А вот следы шофера и Феди. Даже на поляне, где земля хорошо просохла, они пропечатались, а в сырых аллейках были очень глубокими.
Пень весил центнер, не меньше.
Вот уж действительно дьявольщина, подумал я. То притаскивают этот несчастный пень, то увозят… И больно он тяжел для елового пня.
Федя сказал так: «Взять в машину „большой посредник“ и отвезти в город».
«Большой посредник»… Посредники бывают на военных играх, они вроде судей на футболе и хоккее – бегают вместе с игроками.
Да, но люди, не пни же… Ставят, увозят…
Совсем запутавшись, я начал искать следы тех, кто принес «посредник» сюда. Не мог он прилететь по воздуху и не мог потяжелеть, стоя здесь, правда? Так вот, никаких следов я не обнаружил, хотя излазил все аллейки до одной. Минут пятнадцать лазил, свои следы начал принимать за чужие, и так мне сделалось страшно, не могу передать. Когда рядом со мной взлетела птица, я начисто перепугался и без оглядки помчался на большую дорогу.
Автобус
Я выбежал на шоссе, на свежий полевой ветер. Он разом высушил спину, мокрую от испуга и беготни, и я удивился, до чего хорош наступающий день. Солнце было яркое, а не туманное, как в предыдущие утра. Синицы орали так звонко и густо, будто над лесопарком висела сеть из стеклянных иголочек. Несмотря на ранний час, асфальт уже подавался под каблуком, и хотелось искупаться. Я представил себе, что сбрасываю тяжелые брюки и лезу в воду. Купание!.. О нем и думать не стоило. Надо было мчаться к Суру, поднимать тревогу.
Флажок автобусной остановки желтел слева от меня, высоко на подъеме. Пробежав к нему, я сообразил, что надо было бежать в обратную сторону, не навстречу автобусу, а от него, и не в гору, а вниз. Но возвращаться уже не стоило, и, если некогда купаться, я хоть мог поглядеть с холма на пруды.
И правда, от остановки открывалась панорама: прямо по шоссе – дома и водокачка Синего Камня, левее – лес и пруды с песчаными берегами, потом лесопарк и, наконец, весь наш городок как на блюдечке. Три продольные улицы и пять поперечных, завод тракторного электрооборудования, элеватор, молокозавод – вот и все. Мне, как всегда, стало обидно. Люди живут в настоящих городах, с настоящими заводами, а наш – одно название что город. Это электрооборудование делают в четырех кирпичных сараях. Правда, молокозавод новый, хороший.
Я стал поворачиваться дальше, налево, обводя взглядом круг. По той стороне шоссе тянулись поля и пруды совхоза, перелески и дальше гряда холмов, уходившая за горизонт. Их я нарочно приберег напоследок, потому что на ближнем холме стоял радиотелескоп. Он был отлично виден – плоская чаща антенны на сквозной раскоряченной подставке. Антенна тоже сквозная, она только казалась сплошной и маленькой, с чайную чашку. На самом деле она была почти сто метров в диаметре, нам говорили на экскурсии. Под телескопом белели три коробочки: два служебных корпуса и один жилой, для научных сотрудников. Забор казался белой ниточкой, огибающей холм. Здорово! Очень хотелось увидеть, как телескоп поворачивается, но чаща неподвижно смотрела в небо, и ее огромная тень неподвижно лежала на склоне. Я загляделся, а тем временем приблизился автобус. Маленький, синий, с надписью: «Служебный». Не стоило и руку поднимать, этот автобусик был с радиотелескопа.
И вдруг он остановился. Дверцу даже открыли и крикнули: «Садись, мальчик!».
Я не стал бы рассказывать так дотошно про автобус и дорогу в город, если бы не Вячеслав Борисович. Он ехал в этом автобусе, он меня и посадил: водителю и Ленке Медведевой это бы и в голову не пришло. О нем я знал, что он научный сотрудник с радиотелескопа. Довольно молодой, светловолосый, в сером костюме. Приезжий. Их там было человек десять приезжих, остальные местные, как Ленка Медведева – радиотехник.