Степка смотрел на носки своих ботинок. Влопался! Ясное дело, он не собирался отдавать чемодан с оружием одному из тех. Он хотел под видом посыльной пробраться к Портнову, а еще лучше — к профессору Быстрову, директору. А теперь что? Говорить, что пошутил, то есть она пошутила, и никакой посылки нету? Или требовать, чтобы его самого провели к Портнову?
Он сидел в машине, пока водитель его не шуганул. Соскочил. Пистолеты брякнули в чемодане. Дед-попутчик суетливо отряхивался. Охранник от ворот пробасил:
— Я-то думал, ты с внучкой приехал. Здоров?
— Э-э! Была у собаки ката… — затарахтел старичок.
— Завелся, — сказал охранник. — Ступай в дежурку, Прокофьев… Устав тебе прочтут… новый. Ха, ха…
Степка, наверно, побелел: он-то знал, какой «устав» прочтут веселому старичку в дежурке. Охранник несколько секунд смотрел на него с мрачным интересом.
— Чего привезла?
Степка промолчал, выгадывая время.
— А ну покажи. — Охранник протянул руку за чемоданом.
Степка отошел на два шага.
Охранник ухмыльнулся и, наклонив голову, стал смотреть на девчонку. Степка решительно выдержал его взгляд. Догони, попробуй… Михалыч пожал плечом, сплюнул и показал на ворота:
— Беги вон налево, в лабораторный корпус, по лестнице на второй этаж и налево до конца.
Степка пошел. В ворота и налево по бетонной чистой дорожке, по расплывчатым полосам тени, падающим от стальных ферм телескопа. Он шел в проклятой юбке, и нельзя было сунуть руки в карманы, и сзади, от ворог, на него смотрел мрачный Михалыч. И невозможно было знать, что ждет впереди. Совершенно свободно неведомое нечто, умеющее гипнотизировать людей за долю секунды, владеющее бластерами, зелеными радиостанциями-«слизняками» и прочей дьявольщиной, — совершенно свободно, думал Степка, оно могло проследить за каждым его шагом и узнать, что он везет в чемодане, и нарочно приказать пропустить его.
Вот корпус. Двух шагов хватало как раз от одной теневой полосы до следующей. Вот корпус и дверь. Входи! Сколько времени ты мечтал о пистолете в правой руке и пистолете в левой руке, — входи! Ты умеешь стрелять с левой, стрелять быстро и попадать. Охота тебе стрелить, Степан? Не сворачивай на крыльцо, иди прямо, вокруг холма и к забору… Тебе же совсем неохота стрелять…
Он вошел. За стеклянной дверью мягкий пластмассовый ковер намертво глушил шаги. По лестнице, как река, стекала мягкая дорожка. Степка поднимался с усилием, будто плыл против течения. Корпус был тих и безлюден, тишина жужжала в ушах. Пустой коридор смотрел на Степана блестящими глазами ламп. Редкие двери были толсто обиты кремовым пластиком.
Дощечки висели наклонно на выпуклой обивке: Степке отсвечивало, ростом он был мал. Приподнимался на цыпочки, чтобы прочесть: «Липилиень Р.А.», потом «Кротова 3.Б.» и вот «Портнов В.В.»
Степан оглянулся. Показалось, что невидимые пришельцы-гипнотизеры висят над дверями, как воздушные шары, и смотрят невидимыми глазами. И он, спасаясь от невидимых глаз, дернул дверь и очутился в темном, узком тамбуре. Набрав полную грудь воздуха, толкнул вторую дверь и очутился в кабинете, напротив письменного стола.
Вы думаете, что вас нельзя убить
— Здравствуй, здравствуй! — Портнов улыбался и кивал, выглядывая из-за настольной лампы. — Ты ко мне, девочка?
Ослепительное солнце било в стеклянную стену кабинета. Степка прижмурил глаза.
— Ты ко мне? — повторил Портнов.
Он, приподнявшись, посмотрел на чемодан.
Степка кивнул: у него перехватило голос.
— Ну, рассказывай…
Степка быстро присел на стул справа от двери, вздернул чемодан на колени, приоткрыл. Портнов, улыбаясь, поставил ребром на стол плоскую зеленую коробку размером с папиросный коробок. Такую же коробку гитарист приносил к дверям тира. Степка узнал ее, но уже некогда было пугаться. Он придержал крышку чемодана левой рукой, правой нащупал рукоятку «Макарова», выхватил его и предупредил:
— Спуск со «шнеллером», стреляю без предупреждения… Руки!
Руки инженера безжизненно лежали на столе. Серые, безжизненные губы проговорили:
— Пистолет — не игрушка для девочек. Дай сюда.
— Ну уж нет… Эту штуковину оставьте в покое!
Рука отодвинулась от зеленой коробки. Инженер глубоко вздохнул, щеки как будто порозовели.