— Зачем мы его ждем? — в который раз спросил Чачо, глядя, как комбайн с астматическим пыхтением ковыляет вдоль вереницы креветочных чанов.
— Потому что он знает многое из того, что нам нужно выяснить, — терпеливо объяснил Матт. Они сидели возле самого дальнего чана. У них за спиной высилась ограда; верхняя проволока гудела и потрескивала.
— Он подлиза. Каждый вечер на нас наезжает.
— После порки перестал, — напомнил Матт.
— Это он просто немного отдохнуть решил. — Чачо не хотел признавать в Тон-Тоне хоть какие-нибудь хорошие качества.
— Будь с ним подобрее, ладно?
— Ми абуэлита говорит, души людские — как сады, — радостно сообщил Фиделито. — Она говорит, нельзя поворачиваться к человеку спиной только потому, что его сад зарос сорняками. Надо дать ему воды и побольше солнечного света.
— О, брат мой, — усмехнулся Чачо, но спорить не стал.
Позади Тон-Тонова комбайна вздымался высокий шлейф пыли. Он медленно оседал на голую землю. Воздух был так неподвижен, что пыль даже не рассеивалась.
— Вы, гм, должны работать, — окликнул их Тон-Тон и рывком остановил машину.
— А ты должен торчать из чана вверх ногами, — проворчал Чачо. Матт пихнул его кулаком в бок.
— Если вы, гм, хотите меня отлупить, то, гм, не стесняйтесь, — сказал Тон-Тон. — У меня, гм, хватит сил вышибить вам всем мозги.
— Почему ты считаешь, что три человека, спокойно сидящие у дороги, собираются тебя отлупить? — поинтересовался Чачо. — Хотя это может оказаться и правдой.
— Мы только хотели поговорить, — сказал Матт, одаривая Чачо свирепым взглядом.
— С чего это вдруг? — Тон-Тон подозрительно прищурился.
— С того, что ми абуэлита говорит, что люди как сады, — защебетал Фиделито. — Им нужны солнечный свет и вода, а их души надо… надо…
— Пропалывать, — подсказал Чачо.
Тон-Тон, округлив глаза, стал обдумывать это занятное утверждение.
— Мы просто подружиться хотели, понятно? — сказал Матт.
Тон-Тон поразмышлял над этим еще с минуту, а потом слез с комбайна.
— Когда ты в последний раз был в Сан-Луисе? — спросил Матт.
Если Тон-Тон и был удивлен таким вопросом, то ничем этого не выдал.
— Примерно, гм, с год назад. Ездил туда с, гм, Хорхе.
— У тебя там семья?
— Моя м-мама, гм, год назад, гм, ушла за границу. Отец п-пытался, гм, ее, гм, найти. Он н-не вернулся…
Матт подметил, что, едва заговорив о родителях, Тон-Тон стал заикаться еще сильнее.
— А абуэлита у тебя есть? — спросил Фиделито.
— Б-была. М-может быть, гм, она еще там. — Губы Тон-Тона дрогнули.
— Тогда почему же ты ее не отыщешь?! — воскликнул Чачо. — Омбре! Если бы у меня была бабушка всего в двадцати милях к северу, я бы зубами перегрыз эту ограду и побежал ее искать! Что с тобой, парень?!
— Чачо, не надо, — сказал Матт, предостерегающе кладя руку другу на плечо.
— Вы, гм, не понимаете, — сказал Тон-Тон. — Хорхе увидел меня на той стороне границы. Там был Фермерский Патруль и, гм, собаки, большие рыжие псы, гм, с громадными зубищами. Они делали всё, что скажет Фермерский Патруль, а Фермерский Патруль велел им, гм, сожрать меня. — При этом воспоминании Тон-Тон содрогнулся. — Хорхе перешел через границу и пристрелил их. Из-за этого ему крупно влетело. Он, гм, спас мне жизнь, и я у него в долгу.
— Это Хорхе сказал тебе не искать бабушку? — спросил Матт.
— Он сказал, что я прирожденный Хранитель. Сказал, что у Хранителей нет семей, они привязаны только друг к другу, и это лучше, потому что семьи рано или поздно бросают тебя.
— Но твоя абуэлита, наверное, плакала, когда ты не пришел домой, — сказал Фиделито.
— Я не могу вернуться домой, бестолочь! — заорал Тон-Тон. — Если бы не Хорхе, я был бы в животе у собак!
— Хватит, Фиделито, — сказал малышу Матт. — На сегодня мы выпололи достаточно сорняков. — Он принялся расспрашивать Тон-Тона о Сан-Луисе, и Тон-Тон охотно отвечал. Чем дольше он говорил, тем меньше заикался. Его хмурое лицо разгладилось. Он стал казаться намного моложе и веселее.
Тон-Тон описывал город так подробно, будто у него перед глазами была разложена топографическая карта. Он вспоминал каждую мелочь — олеандровый куст с нежно-розовыми цветами, саманную[57] стену, скрытую за акациями паловерде, фонтан, журчащий в мраморном бассейне. Он словно ходил по улицам с фотоаппаратом. И постепенно расслабился настолько, что заговорил о своих маме и папе. Они жили в большом доме, где было много дядюшек и тетушек, братьев и сестер, а заправляла всем старенькая абуэлита. И, несмотря на бедность, они были счастливы.
Покончив с рассказом, Тон-Тон сладко потянулся, как будто съел вкусный обед.
— Я, гм, никому не расскажу, почему мы опоздали, — сказал он. — Скажу, гм, комбайн поломался. — Он даже разрешил Фиделито почти всю дорогу ехать с ним на комбайне и спустил малыша на землю только тогда, когда вдали показался корпус Хранителей.
— Ничего не понимаю, — задумчиво говорил Чачо — они с Маттом шагали сбоку от отчаянно грохочущего комбайна, подальше от шлейфа пыли. — Ты словно включил свет у него в голове. Я и не думал, что Тон-Тон такой толковый.
Матт улыбнулся, радуясь, что не ошибся в парне.
— Селия говорила, что медлительные люди просто присматриваются внимательнее.
— Кто такая Селия?
Матт чуть не поперхнулся. Он тщательно избегал любых расспросов о своей жизни до прибытия в Ацтлан. Слушая воспоминания Тон-Тона, он несколько ослабил бдительность.
— Селия… это… моя… моя м-мама.
И это было правдой. На протяжении многих лет она упорно твердила ему, чтобы он не называл ее матерью. Однако никто не заботился о нём так, как она. Никто не защищал, не любил его так, кроме, разве что, Тэма Лина… Потому что Тэм Лин был ему как отец.
Воспоминания, тщательно подавляемые, внезапно нахлынули с новой, оглушающей силой. Матт приучил себя не думать о Селии и Тэме Лине. Это было слишком больно! Но теперь он ничего не мог с собой поделать. Он сел на корточки, по лицу его потекли слезы.
Чтобы не разреветься вслух, окончательно не опозориться перед Чачо, ему пришлось стиснуть зубы покрепче.
Но Чачо всё понял.
— И кто только меня за язык тянул! — сказал он, опускаясь на землю рядом с Маттом. — О таких вещах не стоит спрашивать, пока человек сам не готов рассказать. Черт, да я в первые недели чуть глаза себе не выплакал…
— Тебе плохо? — издалека, с креветочного комбайна, послышался голос Фиделито.
— Конечно, плохо, — ответил Чачо за Матта. — Кому угодно станет плохо, если съесть пригоршню сырых креветок. — И он прикрыл Матта от чужих глаз, пока тот не справился с подступившими к горлу рыданиями.
32
Разоблачение
В тот вечер Хорхе, обладавший инстинктивным чутьем на людскую слабость, снова налетел на Матта. Он требовал, чтобы мальчик признавался во всё новых и новых преступлениях, и вскоре Матт начал повторяться. Он говорил, не задумываясь над собственными словами.
Матт был какой-то отрешенный. Его разум странным образом перенесся в особняк Эль Патрона. Он был в квартире Селии — с минуты на минуту она могла позвать его обедать, а пока он сидел с Тэмом Лином в гостиной. Эта иллюзия причиняла боль, но всё же была куда лучше его теперешней жизни.
— Если аристократ не желает слушать, — вкрадчиво произнес Хорхе, — я потолкую с его лакеем.
Матт очнулся от забытья и увидел, что Хорхе вытащил Фиделито на середину комнаты. Малыш побледнел от страха.
— Ты сегодня плохо себя вел, правда? — промурлыкал Хорхе.
— Не очень плохо, — пролепетал Фиделито, покосившись на шкаф с тростями.
— Это уж мне судить, верно? — сказал Хранитель.
— Верно, — согласился Фиделито.
Матт понимал, что перед ним разыгрывается очень важная сцена. Он попытался сосредоточиться, но мысли то и дело переносили его в квартиру Селии.