Я плачу и не могу остановиться.
Впервые они поехали с родителями в Корнуолл, когда Тоби было пять. И выбрали не фешенебельный отель с переполненными пляжами, а маленький домик в старой деревушке, далеко от берега. Домик наверняка стоил маме с папой целое состояние, но они даже не заикнулись о цене. Они пили чай с вареньем, плавали в бассейне и исследовали маленькую бухту неподалеку. Туда почти никто не ходил, потому что большинство отдыхающих валялось вплотную на пляжном песке, стараясь высосать максимум из двухнедельной летней свободы.
Родители смеялись и искали крабов вместе с Тоби, шлепая босыми ногами по краю прибоя. А когда впервые взяли его в бухту, он плакал от страха. Сам надул нарукавники для плаванья так сильно, что они беспощадно сдавливали руки, но все равно перед бескрайней гладью моря казалось, что одних нарукавников мало.
Не то что в бассейне. Море пугало Тоби. Даже за горизонтом оно не кончалось. Тоби представить себе не мог, что что-то может быть таким большим и бесконечным, как море. В бассейне он боялся утонуть даже с нарукавниками, если не будет отчаянно плескаться и барахтаться. А в море… он боялся, что его отнесет течением в открытые воды, где он останется посреди темных волн один навсегда.
Но каждый раз мама и папа в отпуске смеялись и весело плескались, пока Тоби не привык. Ему было лет десять, когда он научился не бояться и по-настоящему отдыхать у моря. Ему стали нравиться мамины сказки о русалках и волшебстве, которое кроется под водой, но он никогда в эти сказки не верил. Ему понравились приливы и отливы, прохлада морской воды, но иногда он засматривался в бескрайнюю даль и думал, как было бы ужасно утонуть и безвозвратно затеряться в одиночестве глубоко-глубоко под водой.
Глава 17
— Прости, что уснула, — шепчет за завтраком Клара. — Как-то само так вышло.
— Все путем, я тоже спал.
Я стараюсь вести себя как ни в чем не бывало, но сегодня все вокруг выглядит иначе, словно стало чересчур ярким и резким. Слишком реалистичным. О медсестре не хочу никому рассказывать, тем более Кларе. Такие вести приведут к разговору о повторном анализе, а о нем говорить хочется еще меньше. Я люблю Клару, но теперь храню от нее сразу два секрета. Может быть, у нее тоже есть секреты. Может быть, у всех нас есть тайны, которыми мы ни с кем не делимся.
Хозяйки не видно, а у двух медсестер возле буфета с едой лица нейтральные, как всегда. Хотя уверен, она им рассказала о случившемся. Без всякого аппетита беру тарелку омлета с беконом и возвращаюсь за стол. К счастью, все из нашей спальни выглядят так себе.
— Башка трещит, — говорит бледный Уилл, чей взгляд с самого пробуждения тусклый и унылый. — Везде все болит.
— У тебя похмелье, — ухмыляется Том.
— Ну, если алкоголь доводит людей до такого, не догоняю, почему все пьют.
Луис молчит, но то и дело нервно косится в мою сторону. Я на него даже не смотрю. Нет у меня времени на его паранойю. У Уилла обычное похмелье, а Хозяйка ночью убила нашу медсестру. Эти слова как неотвязный мотив у меня в голове, и все равно случившееся кажется невозможным. Не осталось ничего, в чем можно было бы не сомневаться. Возникает чувство, будто стены дома сдвигаются и норовят меня раздавить.
— Снег все еще лежит, — говорит Уилл. — Можно снеговика закончить. Пойдем, Луис?
Гений кивает.
— Кто-нибудь из вас был в церкви?
Над нами стоит Эшли. Его слова падают в воздух так внезапно, будто кто-то надолго задержал дыхание и резко выдохнул. Мы переглядываемся. Эшли по-прежнему спит в нашей спальне, но мы с ним больше не разговариваем.
— А что? — интересуется Том.
Сегодня за разговоры отвечает он. Может, оно и к лучшему. Когда мы с Кларой сбежим, ему придется стать боссом в четвертой спальне.
— Был или нет? — повторяет Эшли.
— Нет, — отвечаю я. — Какого рожна кому-то из нас переться в твою дурацкую церковь?
Я четко и ясно помню каждый плакат, но мысленно повесил на стену еще один, без имени, только с надписью «Она была доброй, поэтому Хозяйка ее убила».
— Кто-то возился с кое-какими вещами.
Эшли хочет постоять за себя, но видно, что ему неловко. Он как мужик средних лет, ей-богу. Кто вообще говорит «возиться»? Разве что Хозяйка. Она вполне могла бы сказать что-то вроде «В комнате отдыха кто-то возился с игрушками». Похоже, совсем не думать о Хозяйке мой мозг просто-напросто не способен.
— Это не мы, — говорит Луис. — Нас там вообще не было.
Я прямо чувствую на себе взгляд Клары. Наверняка дело в свечах. Эшли знает, что кто-то их зажигал. Нужно быть осторожнее.
Куда бы я ни посмотрел, везде чувствую себя в ловушке. Надо как можно скорее пробраться в кабинет Хозяйки и узнать, когда придет катер. Однако сама мысль об этом ужасает. А вдруг там сигнализация? Представляю, как открываю дверь, а Хозяйка сидит в темноте за столом и уже ждет меня с огромным шприцем в руке. Наверное, если она мне улыбнется, я увижу ряд острых, как у акулы, зубов. А потом она широко зевнет, и меня засосет в бесконечную тьму.
— Пойдемте на улицу, — предлагает Клара, вырывая меня из пучин воображения. — У меня сегодня отличное настроение.
— А у меня башка раскалывается, — жалуется Уилл, вяло пережевывая кусок тоста.
В саду я отворачиваюсь от дома и от окон верхнего этажа, которые, как глаза, следят за каждым моим шагом. Клара хочет залезть на дерево, и я решаю лезть за ней. Хоть какая-то физическая нагрузка, а это всегда на пользу. Несмотря на ужасы прошлой ночи, я смеюсь, неуклюже сучу ногами и путаюсь в ветках. Снег до сих пор кажется чудом, над головой раскинулось ясное синее небо, а воздух морозный и свежий. И всему этому как будто нет и не будет ни конца ни края.
Забираясь все выше и выше, мы сбиваем снег с ветвей замерзшими пальцами, кожа на которых саднит от холода, и наконец решаем передохнуть, усевшись на толстых ветках с обеих сторон от ствола.
От усилий я едва дышу, да еще и весь вспотел, зато Клара по-настоящему сияет. Ее ветка слегка впереди моей. Чтобы посмотреть на меня, Кларе приходится обернуться, и я завороженно вглядываюсь в ее образ, пропитанный ярким зимним солнцем. Причем все это время цепляюсь за ствол изо всех сил. Когда мы начали лезть на дерево, казалось, будет не так высоко. А теперь страшно даже глянуть вниз. Уверен, что тут же свалюсь.
— Разве не чудесно?
Я смотрю на горизонт:
— Я вижу материк. — В далекой-далекой дымке на синем фоне как будто мелькнуло что-то коричневое. — Кажется.
— Еще чуть-чуть, и мы будем там, — улыбается Клара. — Наверняка лодка скоро вернется.
Мы сидим в тишине, а где-то под нами играют дети.
— Не переживаешь, что придется их бросить? — наконец спрашиваю я и уточняю: — Гарриет и Элеонору?
— Немного. — Улыбка увядает. — Но если остаться, это ничего не изменит.
Она права, конечно. К тому же люди крепче, чем кажутся на первый взгляд. Каждый в тисках собственного страха. И в каждом горит желание выжить любой ценой.
— Может быть, мы подарим им надежду, — говорит Клара. — Станем чем-то вроде легенды. Двое, которым удалось сбежать. О нас услышат даже те, кто придет сюда после нас.
— Когда выберемся, мы могли бы все изменить. Могли бы помочь остальным.
— Отчасти мы навсегда останемся здесь. — Клара отламывает острый кусок от толстой ветки. — Прямо на этом дереве. Смотри.
Чтобы посмотреть, на что она показывает, я поворачиваюсь, крепко держась за ствол, и желудок подскакивает к горлу — на мгновение мои глаза заметили далеко внизу белую землю.
Клара смеется:
— Боишься упасть?
— Разве что слегка, — ухмыляюсь я.
Мне действительно страшно, и это очевидно. Я напряжен с головы до ног, как натянутая струна. Но это хороший страх. Он состоит из адреналина и волнения. Обычный, нормальный страх, а не смертельный ужас.
— Я же говорила, будущее нельзя знать наверняка. Может быть, ты умрешь вовсе не от дефективности. И не потому, что перебрал со спиртным где-нибудь на жарком пляже. Может быть, ты будешь спускаться с дерева, упадешь и свернешь себе шею.