Клара кивает:
— Я буду скучать по нашим ночам. — Придвигается ближе и целует меня. — Но очень скоро все ночи будут нашими, и нам не нужно будет прятаться.
Она прижимается ко мне и сворачивается в клубок. Ничего приятнее у меня в жизни не было. Какое-то время мы молча лежим, как вдруг воздух пронзают проникновенные звуки саксофона, летят по коридорам и заполняют лестницу. Словно сам дом поет старый джаз из далеких южных стран, где всегда тепло. Саксофон играет в церкви. Значит, даже Элби там. Жаль, что Уилл этого никогда не узнает.
Клара садится и молча смотрит на меня. Никакие слова тут не нужны. Мы должны пойти. Если уж кто и должен, то точно мы. Чтобы попрощаться с Уиллом и самим домом.
— Ладно. Идем.
Еще не дойдя до двери, мы видим мягкий свет свечей, согревающий мрачную прохладу. В такт музыке движутся тени. Клара идет впереди, а я нервно захожу в комнату следом. Количество собравшихся не на шутку поражает, но Джейка среди них не видно. Почему-то от этого становится легче. О Джейке многое можно сказать, но он точно не из тех, кто ведется на всякое дерьмо. Подозреваю, что, придя сюда, я подорвал чье-то доверие, и все же возникает ощущение, что комната наполнена Уиллом, словно он в самом воздухе. Перед расставленными полукругом стульями стоит Эшли, который замечает нас и улыбается. Не пойму, дружелюбная у него улыбка или торжествующая, поэтому решаю просто не обращать внимания. К черту Эшли.
В углу комнаты Элби берет последнюю протяжную ноту, и, когда звук стихает, Эшли кивает Луису:
— Ты хотел что-то сказать?
В толпе Луис кажется совсем маленьким, но его глаза горят, глядя на меня.
— Я ничего не скажу, пока они здесь. Пусть уйдут.
К горлу подкатывает ком. Клара смотрит то на меня, то на Луиса, и я по лицу вижу, что она в ужасе. Луис не мог узнать. Не мог, и точка.
— Здесь всем рады, — возражает Эшли, и во мне вспыхивает горячее желание треснуть его по роже за то, что даже сейчас он умничает.
Мне здесь не рады, хоть и знает это один только Луис. Я в этом гнезде — кукушка, как и он сам.
— Всем, кроме них. Пусть валят на хрен! — зло выплевывает гений.
Таким я его никогда не видел.
Клара неловко заламывает руки:
— Мы пойдем…
Но уже поздно.
— Вы все испортили. Оставайтесь. Я сам свалю. Все равно мне на хрен не сдалось это место.
Луис роняет клочок бумаги, который до сих пор держал в руке. Даже с моего места видно, что на сгибе бумажка влажная от пота. Луис пулей выскакивает из комнаты, по пути врезавшись в меня плечом. Его лицо — сплошная маска незнакомой мне ярости, будто кожа на его черепе сама по себе скукожилась от гнева.
— Я за ним, а ты оставайся, — шепчу я Кларе.
У нее дрожит нижняя губа, но Клара кивает в ответ. Эшли нудит что-то о том, чтобы спеть гимн. Как и я, он чувствует, что нарушенное спокойствие трещит и искрит током. В животе все скрутилось в узел, но я иду по коридору вслед за эхом от громких шагов.
Луиса я нахожу в ванной — в той самой, где мы смывали с ног Уилла следы крови. На мгновение вижу, как на краю ванны сидит Уилл, уже не похожий на самого себя, и в порыве тщетного упрямства сажусь на то же место. Само собой, Уилл исчезает. Его ведь здесь нет. Его вообще больше нет.
Я смотрю на Луиса, который сидит на закрытом унитазе. Он поднимает голову, и из его глаз на меня глядит такой страх, что становится тошно. Неужели он думает, что я сделаю с ним что-то ужасное?
— Он мне рассказал, — говорит гений, дрожа с головы до ног от страха, злости и разочарования, из-за которого иссушается душа и краснеют глаза. И все по моей вине. — Неужели ты всерьез думал, что он ничего мне не скажет? Я же был его лучшим другом!
— О чем рассказал?
— О приключении. — В голосе гения сквозит такая горечь, что каждое слово режет, словно бритва. — Вы с Кларой велели ему не пить витамины, потому что собирались устроить ему приключение.
— Это не витамины. — Я так устал, что нет сил спорить.
— Я знаю, причем давно. — Луис смотрит на меня, как на идиота. — Мне просто-напросто не хотелось бодрствовать. К чему здесь еще больше времени на размышления?
Я молчу. Помню, какой необъятный у него мозг. Должно быть, непросто жить с таким бременем. Естественно, Луис хотел обрести покой хотя бы во сне. Через пару минут тишины гнев изнашивается, и гений плачет. Прямо из его души текут горючие, горькие слезы.
— Ты убил его, Тоби. Забрал ночью из дома и убил. Как ты мог?!
— Я не хотел, чтобы ему было страшно, — отвечаю я и сам себя еле слышу. Выдыхаю слова, которые не хочу произносить вслух. — Не хотел, чтобы его забрали в лазарет.
— Он верил тебе. Я тебе верил! Я думал, ты вернешь его обратно. Смотрел из окна, как ты посадил его у дерева. Но даже тогда ничего не понял. Я дурак… Я такой дурак!
— Он не боялся. Он был счастлив. — Я думаю о Джейке и о том, как ласково он гладил перышки Джорджи, а потом свернул ему шею. — Мы хотели… Мы… — Не могу подобрать слова. Да и как это объяснить? Чего именно мы хотели? — Мы старались поступить правильно. По-доброму. Я не хотел, чтобы ему было страшно.
Во второй раз эти слова звучат еще неубедительнее. Лицо горит, ладони потеют.
— Мы хотели подарить ему удивительную ночь. Устроить нечто потрясающее, чтобы отвлечь. Чтобы ему не было страшно. Чтобы его не забрали одного в лазарет.
Слова слетают с языка, как поспешное признание. Кажется, если я проговорю все это, груз мертвого тела Уилла перестанет давить мне на грудь.
— Я понимаю, — вздыхает Луис. — Не совсем уж тупой.
Я словно вижу крученую подачу. Ничего не понимаю. Луис смотрит на меня так, как смотрят на недоразвитых детей, которые не догоняют очевидного. Его глаза снова наполняются слезами, плечи трясутся от рыданий.
— Я должен был быть там. Вы должны были взять и меня.
Голос похож на скулеж обиженного щенка, но слова все равно оставляют во мне глубокие рваные раны.
— Я не думал… Я…
Не знаю, что сказать. Я тебе не доверял? Считал, что ты проболтаешься? Ни то, ни другое не будет правдой. Просто мы об этом даже не подумали, потому что вообще ни о чем не думали, варясь в собственном пузыре переживаний за Уилла. Нам и в голову не пришло поволноваться о том, что будет с Луисом. В который раз хочется повернуть время вспять и сделать все по-другому. Лучше.
— Я даже не попрощался. — Из носа Луиса текут сопли, но он и не думает их вытирать. — Чтобы попрощаться, мне пришлось идти в церковь, но и это мне испортили. Я должен был быть там. Я был его лучшим другом, Тоби. — Он смотрит на меня так пристально, что, наверное, время и правда вот-вот пойдет в другую сторону, и мне удастся все исправить. — Не ты, не Клара. Я.
— Прости, — говорю я и сам понимаю, как стремно это звучит, но ничего другого на ум не приходит. — Мне очень-очень жаль.
Наконец Луис отрывает несколько кусков дешевой туалетной бумаги и громко сморкается.
— Ага, еще бы тебе не было жаль. Только твои сожаления гроша ломаного не стоят. — Он встает и расправляет плечи. — Никогда больше не говори со мной. Я с тобой точно никогда больше не заговорю. Понял?
— Но мне нужно с тобой поговорить, — возражаю я. — Кое-что случилось, и это важно.
— Ой, Тоби, отвали к чертовой матери! — Луис открывает дверь. — Отвали и сдохни.
Он уходит, а я все сижу на том же месте, где сидел Уилл, и плачу, как ребенок. Плачу за всех нас. Плачу потому, что не знаю, как быть, не знаю, что чувствовать, и потому, что чувств слишком много. Пытаюсь выплакаться, но не получается. В груди свинцом лежит тяжкий груз.
Я жду, пока не кончатся слезы, а потом жду еще. Не хочу, чтобы кто-нибудь заметил, что я плакал. Умываюсь холодной водой. Покрасневшие от слез глаза чудесно сочетаются с остатками фингала. От воды все тело дрожит, зато хоть чуть-чуть остыну. Луис успокоится — я его знаю. Наверняка успокоится. По крайней мере я на это надеюсь. Если я поделюсь с ним нашим с Кларой планом, мне нужно ему доверять. А сбежать, ничего ему не рассказав, я не могу. Передаст ли он все Хозяйке исключительно назло мне? Трудно представить. Но ведь я раньше и не представлял, что Луис может сказать мне отвалить и сдохнуть. Здесь никто не говорит «отвали и сдохни». Слишком много значат такие слова. Плохую карму никто себе не пожелает.