В мыслях возникает грудь Джули Маккендрик. Я спускаюсь вниз, закрываюсь в одной из ванных комнат и тону в воспоминаниях. Футболки с глубоким вырезом, короткие шорты, под которыми видна почти вся задница. Иногда я нервничаю, потому что почти не помню ее лица, хотя прошло всего около месяца. Но нервозность уступает фантазиям о груди и заднице Джули, о теплой коже. Я представляю ее почти голой. Мы обнимаемся, мои пальцы внутри нее. Она горячо дышит мне в ухо и говорит, как ей все это нравится. Описывает, что хочет со мной сделать. А потом берет меня в рот. Не знаю, делала ли Джули хоть кому-нибудь минет, но у меня в голове она уже не совсем Джули. Ее образ густо приправлен порнухой, над которой мы когда-то смеялись с одноклассниками, и которую я с болезненным любопытством смотрел в одиночестве. Наверное, уже не важно, что я делаю с Джули в своих фантазиях. Она никогда об этом не узнает.
Наконец усталость побеждает. Я возвращаюсь в спальню, закрываю за собой дверь и ложусь в постель прямо на одеяло. Какая бы ни стояла за окном погода, днем в доме тепло. Так и подмывает вздремнуть. Зеваю и закрываю глаза. Прислушиваюсь к ритму дождя, молотящего по старому стеклу, чувствую, как растекаются мысли, и засыпаю. После обеда я сплю каждый день. Завел себе такое правило. Никто меня не беспокоит. Общаться с остальными я все равно не хочу. Не вижу смысла.
Уже перед тем, как я погружаюсь в манящую темноту, всплывает последняя мысль: «Говорят, кровь прямо из глаз брызжет».
Сплю я крепко. Когда меня будит звонок, на мгновение кажется, что я снова в школе и сработала пожарная сигнализация. Вскакиваю с кровати и несколько секунд смотрю в никуда. Постепенно окружение становится четче, и я вспоминаю, где нахожусь. Моргаю. Я еще не готов куда-то идти. Звонок выключается. Во рту сухо, и я еще слишком сонный, чтобы испытывать голод, но на ужин идти придется. На протяжении дня Хозяйка с медсестрами прячутся где-то в стенах дома, но я точно знаю, что у них каждый из нас на счету и что они незримо, как призраки, за нами наблюдают. Потягиваюсь и выхожу из комнаты. На полпути вниз по лестнице встречаю остальных. Все идут обратно и о чем-то непрерывно болтают. Спросонок не разобрать.
— Нам сказали оставаться в комнате! — кричит Уилл. — До самого ужина!
Он пробегает мимо меня, следом за ним — Луис. Усталость и сонливость растворяются в зареве их энергии и моего собственного замешательства. Под десятками ног гудят ступеньки, и дом словно оживает. Появляются медсестры. Стоят на каждом лестничном пролете и молча смотрят, как все мы мчимся в спальни. Внимательные глаза отмечают каждого из нас. Медсестры не улыбаются, не пытаются подбодрить — не для этого они здесь.
Эшли заходит в спальню последним. Когда за ним закрывается дверь, мы все уже приклеились к окну.
— Смотрите, — говорит Луис. Он практически уткнулся в окно носом. Стекло запотевает от его дыхания. — Новенькие. Так вот в чем дело!
Прямо у дверей дома два черных фургона. Кто-то под большим зонтом стоит на крыльце, и все мы знаем, что это Хозяйка. Нас тоже встречала она. Правда, фургонов тогда было больше. Восемь или девять. Казалось, они выстроились в бесконечную линию от высоких и внушительных автоматических ворот до конца улицы.
— Новички, — еле слышно выдыхает Уилл с огромными как блюдца глазами.
Мы привыкли, что количество обитателей дома сокращается, а не наоборот.
— Там видно, сколько их? — спрашивает Эшли, касаясь стекла зелеными от фломастеров пальцами. Даже ему любопытно. Несмотря на то, что все находят, чем заняться днем, им так же скучно, как и мне.
— Похоже, не так уж много, — отвечаю я.
Дверь одного из фургонов отъезжает назад, но со ступенек спускается Хозяйка со своим зонтом, и теперь мы вообще ничего не видим.
— Интересно, откуда они? — Луис уже думает о своем бесполезном сборе информации.
— Через минуту их, наверное, ждет познавательная беседа, — говорит Уилл. — Как нас.
Выходя из фургона, он почти не чувствовал ног. Люди в форме, которые забирали его у рыдающей матери, пристегнули его к сиденью и сделали какой-то укол, поэтому большая часть поездки прошла как в тумане. Он не спал, но ясно чувствовал, что не может говорить. Поначалу казалось, что все это какой-то дурной сон, но лекарство постепенно растворялось в крови. Окон не было, однако в какой-то момент он почувствовал под фургоном вибрации более мощного двигателя и покачивание волн. Потом фургон снова завелся, и сквозь узкие зазоры между дверью и корпусом просочился прохладный свежий воздух. Он стал задавать вопросы, но никто не отвечал. Все сидели и смотрели прямо перед собой, словно его здесь вообще не было. В конце концов он замолчал.
Из фургона он вышел один. Стоя на земле и удивленно моргая, он услышал, как закрылась дверь, и машина уехала, бросив его в тени величественного, но потрепанного временем особняка. Сзади подъехали другие фургоны. Из первого вышли трое, и он задумался, так ли очевидно его беспокойство, как то, что было написано на этих трех лицах. С крыльца на них смотрела женщина в накрахмаленной белой форме. Когда уехал последний фургон, она повела всех в дом.
Их собрали в столовой. Около пятнадцати растерянных ребят всех возрастов и разношерстной наружности. Без сумок и чемоданов. Из одежды — только то, что было на них. Женщина, которая привела их сюда, терпеливо ждала, пока медсестры разносили стаканы с апельсиновым соком, от которого не отказался никто, а потом призвала к тишине.
— Здесь какая-то ошибка, — сказал мальчик, стоявший рядом с ним. — С моими анализами наверняка что-то напутали.
Ему было около тринадцати. Чудаковатый на вид, в огромной черной футболке с какой-то научно-фантастической дребеденью спереди. Оказалось, его звали Генри, и он был первым, кого забрали посреди ночи. Ошибкам здесь не было места. Генри явно пытался говорить уверенно, но голос дрожал, и всем было ясно, что он напуган. Кто-то позади рассмеялся. Остальные последовали примеру. Даже Тоби. Все стали переглядываться, и в этот момент зародилась некая необъяснимая связь, хотя каждый из собравшихся в столовой думал именно о том, о чем Генри сказал вслух.
— Меня вы будете называть Хозяйкой, — проговорила женщина, не обратив никакого внимания на жалкие слова Генри. — Вы здесь потому, что анализы крови показали у вас наличие дефектного гена. Таких, как вы, называют «дефективными». Нужно объяснять, что это значит?
Голос у нее был не добрый и не злой и прекрасно сочетался с пустым выражением лица. У кого-то вырвался еще один нервный смешок. Всем было известно, что это значит, хотя никто пока не верил, что это произошло именно с ним. Тоби никогда не был знаком с теми, чей анализ показал бы положительный результат. Теперь такие встречались крайне редко. Так говорила ему мама. Со знакомыми людьми такого не случается. Это вроде крушения самолета.
Хозяйка продолжала говорить:
— Отныне это ваш дом. Вас обеспечат едой и одеждой, предоставят свободное время для развлечений. Если угодно, вы можете гулять на окружающей территории. Как и дома, у вас будут определенные обязанности. Расписание найдете в коридоре у входа в эту комнату. Раз в неделю вы будете менять постель — верхней простыней застилать матрас, а нижнюю сдавать в мешки для стирки. Кроме того, по утрам вы будете продолжать учиться.
— Хрена с два, — громко сказал кто-то из собравшихся.
Снова послышался смех. Тоби посмотрел на говорившего. В отличие от Генри, тот не показывал ни тени беспокойства. Высокомерная развязность была видна даже в том, как он стоял. В заднем кармане джинсов торчала пачка сигарет. Тогда Тоби еще не видел выбритого на затылке символа, но Джейку сходу удалось заявить о себе как о вожаке в этом разнокалиберном собрании малолеток.
— Без необходимости ни я, ни медсестры не будем вмешиваться в вашу жизнь. Наша задача — заботиться о вас и предоставить комфортные условия проживания. Мы будем поддерживать ваше здоровье, пока это будет в наших силах.