– А Хуан, он вообще кто?
Малой жонглировал испеченными картошками и ответил, не отводя от них глаз:
– Хуан? Чилиец.
– Настоящий чилиец?! – изумилась Саша. – Как Виктор Хара?!
– Он сам был на стадионе «Сантьяго», – сообщил Скелет.
– Чудом живой остался, – добавил Малой, – потом коммунисты вывезли его в Москву.
Скелет и Малой говорили тихо, но Хуан услышал, откликнулся буднично, медленно подбирая русские слова:
– Там, на стадионе, были хиппи. Иностранцы. Хунта ловила всех, кто похож на хиппи. Мужчины с длинными волосами. Женщины в брюках... Они помогли мне сбежать. Пожалели. А их расстреляли...
И Хуан, вместе с остальными, стал чистить картошку.
А Саша заплакала. Ей вдруг стало так жалко всех: Хуана, который пережил такой ужас, о котором Саша только слышала из газет на политинформации. Скелета, которого все время шпыняет Малой. Малого, потому что он всегда старается для других, а его никто не принимает всерьез. Корейца, который тоскует по своей Галине, а Галина, как угадала своим девичьим чутьем Саша, его не любит... Герду, которая, это Саша тоже прекрасно понимала, влюблена в Солнце... И почему-то самого Солнце. Почему – этого Саша не знала, просто его было жалко... Но больше всего стало жалко себя. И страшно: куда она приехала, с кем, зачем... И по маме с папой соскучилась... Они уже поужинали, наверное...
– Ты что? Перестань, ну, подруга! – бросились жалеть Сашу Скелет и Малой. – Ты из-за Хуана, да? Так вот же он, живой-здоровый. И никакие колеса его не берут!
– А, я тоже ревела, когда узнала, – махнула рукой Герда.
– Не плачь, Принцесса, – улыбнулся и сам Хуан, – мертвые тоже грустят, когда живые плачут.
Но Саша уткнулась лицом в коленки и зарыдала еще горше. Кореец жестом показал: «Оставьте ее, пускай поплачет».
Солнце сидел один на берегу. Канистра стояла рядом. Он так и не открыл ее.
Костер на другом берегу залива погас.
И был другой день.
Хуан с неизменной трубочкой сидел на самой верхней площадке маяка, созерцательно уставившись в сторону горизонта.
– Горе ты наше! Доторчишься когда-нибудь! – крикнула ему Герда, прижав ко лбу ладонь козырьком.
– Я не торчу – я ищу нирвану, – сообщил со своей высоты Хуан.
Грустная Саша почесывала спящего Пацифика.
Подошел Скелет, гордо демонстрируя грампластинку в ярком конверте:
– Лукай! Мне Малой на день рождения «Пинк Флойд» подарил.
– А у тебя что, сегодня день рождения? – удивилась Саша.
– Не, у меня в декабре.
– А почему же он сегодня подарил?
– Это он заранее. Мало ли что зимой будет... Герда! Зацени!
И Скелет пошел хвастаться Герде, которая упоенно мастерила феньки из бисера.
А Саша ушла в сараюшку, плюхнулась на матрац, положенный на пол и застеленный лоскутным одеялом, – свою постель.
Заботливый Скелет нахмурился, взглядом показал Герде на Сашу.
Герда снисходительно хмыкнула, но, отложив свое рукоделие, пошла в сарай.
– Чего киснешь? Пошли купаться? – предложила Герда.
– Не пойду я, – Саша даже головы не повернула.
Герда подошла ближе, вопросительно склонила голову.
– Мне, наверное, вообще лучше уехать, – глухо пробормотала Саша.
Герда присела рядом с Сашей на матрац:
– Из-за Солнца, что ли?
– ...Мне кажется, он просто посмеялся надо мной, – неожиданно призналась Саша. – Привез и бросил. А я, как маленькая глупая девочка, навоображала себе...
Герда перебила Сашу с возмущением:
– Да ты что?!! Это ж надо такое придумать про Солнце! «Привез и бросил»! Да ты совсем не знаешь Солнце!
Саша хмуро посмотрела на Герду.
– Ты, что ли, знаешь?
– Знаю!
– Ну и сколько ты его знаешь?..
Герда задумалась и усмехнулась:
– Всю жизнь.
Герда отвернулась и глухо призналась:
– И любила его, кажется, всю жизнь... Ну, обычно, как девушка... А когда ты появилась... Мне очень обидно стало. Хотя, если честно, он не говорил мне, что любит, мы даже не... не встречались. Но я надеялась. До тебя. А сейчас поняла: я могу его любить как друга. Это тоже счастье... Но тебе я не обещаю, что мы подружимся. Понимаешь?
Саша кивнула и спросила:
– Так ты думаешь, что я для него что-то значу?
– Он же Солнце, – горько улыбнулась Герда. – Солнце не может греть кого-то одного и принадлежать кому-то одному не может.
– Я так не умею, – подумав, призналась Саша.
– Дело твое, – пожала плечами Герда, – но, конечно, я могу и ошибаться... блин, что-то я слишком добрая сегодня... не к добру. – Герда поднялась и пошла во двор.
– Ну и что же мне – сидеть и гадать: придет он сегодня, не придет... – беспомощно спросила Саша вслед ей.
Герда бросила через плечо:
– Кстати, баба Оля классно гадает!
А баба Оля вошла в дом с миской зеленого гороха с грядки. В кухне Кореец, отдавшись творческому порыву, расписывал диковинными цветами, петухами, птицами белоснежные стены печи.
– Только не ругайтесь, – предварил возмущение бабы Оли Кореец. – Не понравится – все закрашу.
– Да чего уж, рисуй, – махнула та рукой, – мой Колька тоже рисовать любил. Говорил: «Я, мам, в город поеду на художника учиться».
– А выучился на кого? – спросил Кореец, выводя кисточкой затейливое петушиное перо.
– Да ни на кого он не выучился, – просто ответила баба Оля. – Погиб на войне. Ему в сорок первом и семнадцати еще не было, так он в паспорте цыфирку подрисовал – и в военкомат. Художник...
– Война... – вздохнул Кореец.
Баба Оля вздохнула, устроилась за столом, принялась лущить горох:
– ...Все как вот горошинки из стручка повыкатились. И муж мой погиб – правда, до Сталинграда успел дойти. Свекор – тот без вести в плену пропал. Мамку немцы убили – у нас тут немцы стояли. Говорят: «Хлеб есть?» А она: «Нету». Они – к подвалу, проверить. А в подвале она меня прятала. Я краси-и-ивая тогда была. Она: «Не пущу!» Так им что – стрельнули, глазом не моргнули. А отец вернулся, да... Без ноги, правда. Но и то – как радовались! Только он болел потом сильно – контуженый был. И помер в сорок шестом.
Кореец отложил кисти, присел рядом с бабкой, обнял ее за плечи.
– А я вот всех пережила, – с легким сожалением сказала баба Оля. – Такие дела...
Падали в тарелку крупные горошины.
Набравшись решимости, Саша все же поднялась и направилась к бабе Оле.
Она зашла в дом, увидела Корейца, остановилась в нерешительности. Но Кореец, догадавшись по испуганному Сашиному лицу, что дело у нее важное и секретное, встал со скамейки, вышел во двор.
– Бабушка... – вышла из тени и попросила елейным голоском Саша, – погадайте мне, пожалуйста.
– Что ты выдумала? – строго нахмурилась баба Оля. – Это бабы из деревни ко мне ходят, а ты? Комсомолка небось!
– Мне очень нужно. Прошу вас! – не отставала Саша.
Баба Оля задумчиво посмотрела на нее.
– Пожалуйста... – пискнула Саша.
Не отвечая, баба Оля убрала со стола миску с горохом, сгребла в корзину шелуху. Саша замолчала в ожидании.
Баба Оля строго посмотрела на Сашу:
– На лавку садись!
Саша послушно присела на краешек скобленой лавки у стола.
– Руки-ноги не скрещивай! – распорядилась баба Оля.
Саша послушно сжала коленки, руки вытянула на столе.
Баба Оля достала с полки над столом затертые карты, но, исподлобья глянув на Сашу, передумала:
– Будет тебе особое гадание.
Саша испуганно вздрогнула. Баба Оля полезла в сундук, вынула из него старинный темный платок, развернула его. В платке оказались диковинные, морем отполированные камни – разноцветные, с космическими узорами. Баба Оля перемешала их на столе узловатыми руками.
– Думай про то, о чем гадаешь, – глухо велела она, не поднимая на Сашу взгляда.