Она осмелилась выйти из лесу только рядом с кузницей, что стояла поодаль. Ее двери были распахнуты, и Матильда заглянула внутрь: брошенный горн, развешенные по стенам инструменты, мышь, шуршащая под верстаком. На земляном гладком полу не было никаких следов борьбы; все тихо и мирно, будто хозяин просто вышел и сейчас вернется.
- Кыш, - шуганула она мышь, и та убежала, мелькнув хвостом. На полу остался обгрызенный ею сухарик. Матильда подняла его, терзаемая сомнениями, осмелится ли потом взять его в рот, но все-таки положила в карман. Еда лишней не бывает.
Ей вдруг явственно привиделся их погреб, замурованный под обломками: бочки с вином, мука, копченые колбасы, два круга сыра и вяленая оленья нога, и гроздья сушеных яблок, и сухие грибы, из которых получается чудесный, наваристый суп. Матильда невольно сглотнула слюну, но тут же замерла: рядом послышались шаги.
- Собака вернулась, что ли? - донеслось до нее.
- Пойди да проверь!
- Чего это я? Монеты одинаковые с тобой получаем, ты и проверяй. А то все я, да я.
Матильда задержала дыхание и нырнула под верстак, скорчившись рядом с большим камнем для наковальни. Разумно было выйти навстречу к людям, но отчего-то она чувствовала, что это будет неверно. Она почему-то не чуяла их запаха, пока они вяло препирались, кому первому сюда заходить. Словно железо перебивало ей нюх.
Она услышала, как они вошли, и увидела четыре грязных мушкетерских сапога; на одном была начищенная цепочка с латунной пряжкой, а другой грозил порваться. Сапоги постояли на месте, а затем обе пары разошлись в разные стороны. Матильда не успела испугаться, когда перед ее глазами появился кончик лезвия палаша, чиркнув по воздуху. Она не сразу поняла, что солдату просто было лень наклоняться, и долго не могла успокоить сердце, подскочившее к горлу.
- Нет здесь ничего, - ворчливо заметил владелец драных сапог. - Только зря время тратим.
Второй сплюнул, и Матильда увидела, как его плевок приземлился точно в горн. Они скучно обругали друг друга словами, которые она слышала только, когда приехавшему слуге на ногу неожиданно упало колесо со стены, и пока Матильда краснела от их грубости, они вышли вон.
Значит, здесь были солдаты. Что ж, они могли приехать из-за дедушкиного дома, и тогда она с легкостью могла к ним выйти и потребовать провести к их господину. Но все-таки Матильда колебалась: это могли быть люди того человека, что жег ночью деревню. И он, неожиданно догадалась она, сжег ее дом. Она тут же разозлилась на него так сильно, что выпрямилась и стукнулась лбом о верстак. Зажав себе лоб, она шепотом выругалась солдатскими словами и мельком удивилась, почему ей за это совсем не стыдно.
"Дорогой Руди", - епископ почти всегда начинал свои письма именно так, иногда меняя "дорогого" на "милого друга". "Я осмелился прислать тебе немного вина из монастырских запасов, памятуя о том, как ты его любишь, и как трудно тебе придется..."
Человек по имени Руди, хотя по настоящему его звали совсем иначе, отбросил письмо епископа в сторону. Он слишком устал в эту ночь. Подумать только, он просто собирался успокоить деревенских и обойти деревню пару раз с факелами, чтобы они поверили в то, что их защищает Бог, но неизвестный мальчишка спутал ему все планы, устроив неразбериху, и в конце концов, ему пришлось импровизировать на ходу, чтобы удержать в узде местные суеверия. Немало крови ему попортила и старуха, которая неожиданно оказалась в деревне и отказывалась из нее уходить, пока солдаты не утащили ее насильно. Она так яростно сопротивлялась, что ее пришлось связать и посадить в церковный погреб, и люди всю ночь слушали ее проклятья.
Дом священника при церкви был совсем небольшим, но его хозяин любезно оставил гостю место для ночлега. Нужно было переночевать, а завтра днем решить, что делать с крестьянами, и успокаивать разъяренного барона, который явно не будет рад тому, как поступают с его собственностью.
Он снял парик с головы и повесил его на потушенный фонарь. Почти в это же самое время внизу раздался злобный рык, и слуга священника быстро-быстро заговорил тонким голоском. Похоже, сон отменялся.
Дверь отворилась, и он увидел перед собой барона фон Рингена, хмурого и злого, как волк.
- Что здесь происходит? - спросил тот вместо приветствия, отпихивая назад слугу, который пытался остановить его. - Где моя внучка?
- Я... - он хотел было ответить, что с деревней ничего не случилось, но вопрос о внучке сбил его с толку. - Внучка?
- Да! - рявкнул барон и нервно провел ладонью по ежику седых волос; плащ он надел наизнанку, и Руди увидел, что он испачкан в траве и земле. - Я знаю, что она была в деревне! Где она, Штальмайер? Что ты с ней сделал?
- Все люди, которые были в деревне, сейчас в церкви, - тихим и спокойным голосом ответил ему Руди. Он видел, как стремительно уменьшаются зрачки барона, а радужка становится янтарной, и, чтобы не допустить того, что уже один раз случилось и могло кончиться очень плохо, если бы не Анна фон Ринген, неожиданно достал монетку из кожаного кошелька и бросил ее барону. Тот ловко поймал ее, моргнул, а затем с проклятьем отшвырнул ее в стену.
- Вы все-таки в доме священника, барон.
- Ты видел мою внучку? - опять спросил он. - Ее след теряется в деревне, по которой бегают солдаты и деревенские с факелами!
Слуга за спиной барона делал страшные глаза, и Руди догадался, что барон успел начудить в деревне.
- Я не видел. Но если вы желаете, то мы можем посмотреть в церкви среди людей.
- Желаю ли я? Я требую этого! Черт побери, Штальмайер, - неожиданно спокойно сказал он, болезненно морщась, - я собирался встретить вас как друга, но вы опять пришли ко мне с бедой.
- Мне казалось, мы давно разрешили наш спор, - Руди снял свой длинный камзол с крюка в стене, встряхнул, чтобы выбить из него пыль и пепел (он пах темной ночью и огнем так сильно, что он поморщился) и накинул его поверх старой рубашки и жилета. - Я был тогда слишком молод и горяч.
- Злобный пес рано или поздно кусает руку дающего.
- А волк всегда остается волком, господин барон.
Барон фон Ринген неожиданно засмеялся, схватившись за дверной косяк, но смех его был скорее угрожающим и недобрым.
- Это так, все так... Но хватит терять время! Мне нужна моя внучка.
Они спустились вниз, где белый, как свет луны в ясную ночь, священник уже ждал их, притоптывая ногой от волнения. Барон спускался тяжело, и Руди, глядя ему в спину, подумал, что время не пощадит тебя, кем бы ты ни был.
Другая ночь, ночь суда и казни встала перед его взором, и во рту появился кислый вкус швейцарского вина. Анна фон Ринген, спокойная и молчаливая, как соляная статуя, стояла у лавки, где лежало тело, и только пальцы ее ходили ходуном. Барон фон Ринген привалился к стене, устав волочить за собой цепь, вырванную из стены: к счастью, все его силы ушли на то, чтобы освободиться из замкового подвала, и теперь он был так слаб, что еле дышал.
- Я вас ненавижу, Штальмайер, - сказал он угрюмо. - Пусть вы двадцать раз правы, но я вас ненавижу.
Руди тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и поймал взгляд обернувшегося барона.
- Я спешу, - сказал он негромко. - Я иду за вами.
В церкви было душно, пахло немытыми ногами, потом и ядреным варевом, которое здесь делали вместо супа. Люди вповалку лежали и сидели на полу, и барон, выхватив у слуги священника фонарь, точно коршун, кружил между ними, вглядываясь во всех детей. Проснувшиеся крестьяне исподлобья и со страхом глядели на него, словно ждали, что он сейчас прикажет их высечь, но барон ничего не говорил, смыкая губы все плотней, и все большая тревога отражалась на его лице.
- Все ли здесь? - резко спросил он у слуги.