- Могу ли я спросить вас, кто этот гость?
- Мой старый друг, - он потемнел лицом (это выражение Матильда помнила из книги и теперь удивилась тому, как оно точно подошло к деду). - Я хочу, чтобы он видел, что у нас все хорошо, ясно?
- Но у нас все хорошо, дедушка.
- Хорошо должно быть как дОлжно, - отрезал барон, и Матильда заморгала, ошарашенная языковыми вывертами.
- Ладно, - кротко ответила она со вздохом. - Я намажу себе лицо, и надену платье, когда его сошьют, и не буду повторять тех слов, которые вы говорите, когда ударяетесь, и не буду бегать, и кричать тоже.
- И не выходи никуда из дома.
Матильда нахмурилась, но все-таки выдавила из себя:
- Обещаю.
Барон фон Ринген довольно потрепал ее по голове, но на душе у Матильды было неспокойно. Когда дед засыпал в своей комнате, а слуги уходили к себе, она иногда выбиралась наружу, отодвинув засов - сначала, чтобы подышать свежим ночным воздухом и послушать звуки темного леса. В сумерках на тропы выходили звери, и Матильда могла различить след зайца от следа лисы по одному лишь запаху; как-то раз чутьем она нашла три входа в лисье логово, где недавно вывелись лисята. Мать-лиса встревоженно тявкала, пытаясь отвлечь незваную гостью от своих детей, игравших с голубем в глубине норы (кто бы только мог ответить, откуда она точно знала, что это был голубь), но Матильда не желала им вреда, и потому просто слушала, как они резвятся. Она знала, где живут ежи, где в роще вырыл нору барсук, где вьют свои гнезда жаворонки и куропатки, где охотятся совы летом и зимой, но по вечерам интересовало ее вовсе не это.
Она выходила на дорогу, петлявшую мимо старого кладбища чьей-то семьи, исчезнувшей с лица земли (это точно были не их родственники, как клялся дедушка), и шла к деревне, пока не показывался один-единственный огонек, горевший у кабака. Матильда останавливалась на краю леса и задерживала дыхание; ей казалось, что она и лес - единое целое. "Маленькая язычница", - называл ее дедушка, когда сердился. Разумеется, она знала наизусть и "Отче наш", и "Символ Веры", и несколько псалмов, но в домашнюю часовню заходила редко, а в большой церкви не была никогда. Дед и сам не был охотником проводить службу - он даже с горечью смеялся, что всегда хотел быть добрым католиком, но превратился в протестанта. Матильда понятия не имела, в чем была между ними разница и кто это вообще такие, но на всякий случай поддакивала барону.
Здесь, в темнеющей роще, она набиралась смелости, чтобы выйти к низеньким домам и постоять под окнами, затянутыми бычьим пузырем и слюдой. Людские разговоры будоражили ее воображение, и она искренне недоумевала их простолюдинским бедам, считая их глупыми и неважными, но все же не могла устоять от того, чтобы не слушать их. Единственное, чего она не выносила, были звуки, которые издавали влюбленные. Она вздыхали, глупо шутили, целовались и делали вещи, присущие только зверям, и Матильда чувствовала, будто ее обманули и оскорбили, когда внезапно слышала их, краснея до самых ушей. Это было глупо, и то, что они делали, было глупо, но что-то внутри ехидно подталкивало ее жадно впитывать происходящее, и она никак не могла справиться с собой.
Дом злой старухи, что осмелилась перечить и угрожать деду, стоял поодаль от прочих. Вначале Матильда собиралась устроить ей какую-нибудь каверзу в отместку, но потом подумала, что это будет недостойно баронессы. Месть должна была быть более изысканной и пугающей.
Вначале Матильда приходила к ее дому дважды, не в силах придумать, ничего путного, и во второй раз на том месте, где она стояла накануне, лежала старая, сбитая подкова. Она показалась Матильде недобрым знаком, вызовом от старухи, поэтому в следующий раз баронесса принесла ей обглоданные голубиные косточки из совиного гнезда. Подкову она выкинула в реку, чтобы вода унесла с собой зло, но, к своему удивлению, в следующий раз вновь нашла ее лежавшей на том же месте.
Постепенно это начало походить на безмолвную игру, где не было установленных правил, но каждый знал, что ему надо делать и чего ждать. Матильда исправно носила к старухиному дому кости разных животных и птиц, чтобы найти на следующий день заговоренное железо, старую монетку или даже огниво. Огниво она оставила себе, но все остальное без малейшего угрызения совести выкидывала. Интересно, знала ли старуха, кто приходит к ее дому, когда выходила на рассвете убрать кости? Принюхивалась ли она к следам, как это делала сама Матильда, повинуясь древнему шепоту в ее голове?
В луже у дома тревожно орали лягушки. Они неожиданно замолчали, как только Матильда подошла ближе, и прыснули врассыпную, чтобы завести свою песню из заболоченных кочек за кузницей. В траве, на привычном месте, лежало что-то длинное, переливчато блестевшее в свете луны, и Матильда опустилась на колени, смело протянув пальцы к непонятной вещице. Она внезапно мягко заструилась в темноте, и баронесса отпрыгнула назад, осознав, что чуть было не схватила змею. Страх перед этим гадким созданием подступил к горлу, Матильда коротко вскрикнула и быстро-быстро попятилась задом прочь, не сводя с твари глаз.
Неожиданно из темноты послышалось ржание, а вслед за ним - проклятие: похоже, лошадь сбросила всадника, и теперь он сиплым голосом приказал зажигать огни.
Огонь взвился совсем недалеко от нее, и Матильда припала к земле, оцепенев от неожиданности. Теперь она заметила, что в воздухе стоял горький запах постного масла и смолы.
- Есть здесь кто? - послышался дрожащий голос. За ним кто-то утешительно бормотал, помогая всаднику подняться на ноги.
- Ловите лошадь, - приказал он непререкаемым голосом. - Что-то испугало ее...
- Найдем сейчас, господине. Это вы ладно придумали, герр, по ночам тварь караулить...
Факелы зажигались один за другим, и Матильда с изумлением глядела на то, как преображаются деревенские дома от рыжих и желтых отблесков на бревенчатых стенах, приобретая зловещие очертания. Где-то истерично заплакал ребенок, залаяли два пса, и она сжалась, предчувствуя недоброе.
Крестьяне беспорядочно метались между домами, мелькая с факелами то тут, то там, и теперь она видела слугу, еле удерживавшего на привязи трех псов, похожих на трехголовую собаку из ада, о которой рассказывал дед. Каждый из них был с Матильду размером, изо рта у них капала слюна, и они были очень, очень голодны.
- Чего поглядываешь? - Матильда почувствовала легкий тычок сапога в бок и поспешно вскочила на ноги. - Болван!
Хмурый и высокий человек с мертвенно-бледным лицом, искаженным отблесками огня, глядел на нее сверху вниз. Он был одет не так, как крестьяне, прямой, как стрела и неприятный, как горькое снадобье. Матильда не додумалась, что ему надо поклониться, и только его тяжелый взгляд заставил ее опомниться.
- Как тебя зовут? - спросил он хмуро.
- Ма.. Матиас, господин, - пробормотала она, чувствуя, как он буквально пронизывает ее насквозь взглядом. Незнакомец крепко схватил ее за шиворот кафтана, перешитого из дедова дублета, больно прихватив косу.
- Оставайся рядом со мной, Матиас.
- Мы нашли следы, господин! - крикнул один из крестьян. - За домом кузнеца! Чьи-то кости, дохлая змея, и еще одна... Сейчас я ее...
- Кости? - раздельно произнес незнакомец. - Ведите собак! И где, черт подери, моя лошадь?
Матильда осторожно вытянула волосы из его хватки, и он недовольно тряхнул ее. Крестьянин убил змею палкой и поднял два переплетенных тела, чтобы показать господину. Тот еле заметно кивнул, и мужик размахнулся и швырнул их в сторону.
- Волчья челюсть, господин, - другой крестьянин угодливо подсунул кость главному. - Правда, старая уже, вон ее как обветрило... Даже гнилью не несет, - зато от него самого несло так, что Матильда сморщилась и тоненько чихнула.