Как только стало ясно, что я не собираюсь с пеной у рта кататься по полу, мы приступили к делу. Вооружившись мусорными пакетами, мы решительно шагали по дому, опустошая полки и шкафчики, заглядывая во все уголки, покрытые слежавшейся за долгие годы пылью. Мы возводили пирамиды из вещей, которые можно было оставить себе или как-то использовать, и кучи, предназначенные для мусорного контейнера. Тетушка и отец не страдали сентиментальностью, и «мусорные» пирамиды всякий раз оказывались выше тех, других. Я несколько раз безуспешно пытался отвоевать у контейнера кое-какие вещи, например сваленную в углу гаража восьмифутовую стопку подмоченных дождем журналов «Нэшнл Джеографик». Я столько вечеров провел над ними, воображая себя среди папуасов Новой Гвинеи или открывая для себя приютившийся на краю пропасти древний замок, расположенный в Королевстве Бутан. Мне не позволили оставить даже дедушкину коллекцию рубашек для боулинга («Что за позорище?!» — заявил отец), его пластинки («Мы найдем для них хорошего покупателя») и содержимое массивного и все еще запертого оружейного сейфа («Ты ведь шутишь, правда? Я очень надеюсь на то, что ты шутишь»).
Я сказал отцу, что у него нет сердца. Тетушка сбежала, оставив нас наедине в кабинете, где мы сортировали гору старой финансовой отчетности.
— Я трезво смотрю на вещи, Джейкоб. То, что мы сейчас делаем, происходит всегда, когда люди умирают.
— Да? Значит, после твоей смерти мне можно будет сжечь все твои рукописи?
Он покраснел. Мне не следовало этого говорить. Упоминание о его неоконченных книгах было ударом ниже пояса. Но вместо того чтобы заорать на меня, он тихо произнес:
— Я взял тебя сегодня с собой, потому что считал тебя достаточно зрелым. Думал, что тебе это будет по плечу. Похоже, я ошибался.
— Ты ошибаешься, когда думаешь, что, избавившись от дедушкиных вещей, ты заставишь меня его забыть. У тебя ничего не выйдет.
Он вскинул руки.
— Знаешь что? Мне надоело об этом спорить. Оставляй все, что хочешь. — Он швырнул мне под ноги пачку пожелтевших листов бумаги. — Вот подробный перечень отчислений за тот год, когда был убит Кеннеди. Помести его в рамочку и повесь на стену!
Я пнул эту кипу ногой и выскочил из кабинета, громко хлопнув дверью. Я долго сидел в гостиной, ожидая, что он выйдет и извинится. Но когда услышал, что в кабинете зашумел шредер[4], понял, что этого не произойдет. Промчавшись через весь дом, я заперся в спальне. Меня окружил затхлый воздух, в котором стоял запах кожаной обуви и кисловатый аромат дедушкиного одеколона. Я прислонился к стене, глядя на вытоптанную на ковре дорожку, ведущую от двери к его кровати. Мутноватый солнечный луч выхватил из полумрака торчащий из-под покрывала край коробки. Я подошел к кровати, опустился на колени и извлек ее. Это была покрытая толстым слоем пыли старая коробка из-под сигар. Мне показалось, что дедушка специально положил ее так, чтобы я обязательно заметил.
Внутри были хорошо знакомые мне фотографии: невидимый мальчик, левитирующая девочка, силач с поднятым на вытянутой руке валуном, человек с нарисованным на затылке лицом. Снимки были хрупкими и шелушились. Они также казались намного меньше, чем я их запомнил. Глядя на них сейчас, много лет спустя, я поразился тому, какой откровенной подделкой было все это. Чтобы спрятать голову, «невидимому» мальчику достаточно было ловко извернуться. Огромный камень, удерживаемый на весу подозрительно тощим подростком, легко мог быть изготовлен из гипса или поролона. Но, конечно, эти соображения не могли прийти в голову шестилетнему ребенку, особенно если он хотел верить в то, что все это правда.
Под знакомыми фотографиями я обнаружил еще пять снимков, которые дедушка Портман никогда мне не показывал. Сначала я удивился, но, присмотревшись поближе, понял, что такую явную фальшивку распознал бы даже ребенок. Одна фотография являлась смехотворно-примитивным образцом двойной экспозиции и изображала девочку, «заключенную» в бутылку. На другой я увидел «левитирующего» ребенка, тоже девочку, удерживаемую на весу чем-то, скрытым в темном дверном проеме у нее за спиной. На третьей лицо мальчика было грубо «наложено» на собачье тело. Но последние две фотографии по своей причудливости значительно превосходили все остальные и напоминали воплощение мрачных фантазий Дэвида Линча. На одной из них печально-угрюмая маленькая гимнастка изогнулась назад, просунув голову у себя между ногами, как будто позвоночника у нее не было вовсе; на другой красовалась парочка жуткого вида близнецов, одетых в самые странные костюмы из всех, что я когда-либо видел. Даже мой дедушка, забивавший голову внука рассказами о чудовищах с щупальцами вместо языков, понимал, что от вида таких снимков ребенка будут преследовать ночные кошмары.