Правая ступня женщины почти на том же уровне, что и задняя лапа пса, едва касается земли носком туфельки на очень высоком каблуке: маленький треугольник из золотистой кожи открывает только кончики пальцев, а тонкие ремешки троекратно скрещиваются на подъёме и огибают на щиколотке тонкий, едва различимый, хотя и очень тёмный, почти чёрный чулок.
А чуть выше расходится разрез на белом шёлковом платье, совсем немного, слегка показывая колено и бедро. Невидимая «молния» поможет одним движением от талии до плеча расстегнуть платье, открыть нагое тело. Гибкое тело вьётся влево и вправо, пытаясь сбросить с себя тонкие кожаные путы, сжимающие лодыжки и запястья, но тщетно. Конечно, танцевальные па ограничивают свободу движений; всё тело до последнего пальца настолько послушно строгим и беспощадным правилам, что танцовщица — как кажется — замерла в эту минуту на месте, и только едва заметное волнение её бёдер отмечает ритм танца. Внезапно, подчиняясь немому приказу партнёра, она делает плавный поворот и тут же застывает вновь, не двигаясь или двигаясь так медленно, так неприметно перемещаясь на месте, что только тонкий шёлк платья скользит по её груди и животу.
И опять краснолицый толстяк заслоняет танцовщицу, рассуждая о жизни в Гонконге и модных магазинах в Колуне, где можно купить самый прекрасный в мире шёлк. Не закончив фразы, он поднял налитые кровью глаза, словно задумался над причиной того внимания, которое — как ему кажется — сосредоточено на его особе. Стоящая перед витриной женщина в облегающем платье сталкивается взглядом с изображением, отразившимся в стеклянной стене, медленно поворачивает направо и продолжает прерванный путь, двигаясь вдоль домов ровным уверенным шагом. Из пасти огромного, с блестящей шерстью пса, которого она держит на поводке, стекает несколько капель слюны, после чего зверь, звучно щёлкнув зубами, закрывает пасть.
Именно в эту минуту вдоль тротуара, по которому мелким быстрым шагом удаляется женщина с чёрным псом, в том же направлении быстро катится коляска, которую толкает рикша, — китаец в тёмно-синем комбинезоне и традиционном головном уборе в виде широкого конуса. Чёрная холщёвая кабина между двумя высокими колёсами с ярко-красными деревянными спицами совершенно скрывает пассажира. А может быть, единственное сидение, прикрытое кабиной, пусто, и на нём лежит лишь старая сплющенная молескиновая подушка, сплошь потёртая, с дырой в углу, из которой торчит набивка. Этим, возможно, объясняется та поразительная скорость, с которой бежит маленький, с виду измученный человек; босые, грязные ступни мелькают поочерёдно, как заведённые, между красными жердями, а китаец ни на минуту не замедляет бег, чтобы отдышаться. И вот он уже исчез в конце аллеи, там, где густеет тень, отбрасываемая огромными фиговыми деревьями.
Толстяк с красными пятнами на лице и налитыми кровью глазами отворачивается, усмехнувшись — на всякий случай, конечно, — неопределённой усмешкой, которая никому не предназначается. И направляется в буфет, по-прежнему в сопровождении высокого мужчины в смокинге, который слушает его всё так же любезно, не произнося ни слова, и толстяк, размахивая короткими руками, продолжает прерванный рассказ.
Буфет почти опустел, на тарелках, в беспорядке расставленных на уже несвежей скатерти, почти не осталось ни бутербродов, ни пирожных. Мужчина, который жил в Гонконге, заказывает шампанское, и лакей в белой куртке и белых перчатках тотчас же подаёт ему бокал на прямоугольном серебряном подносе. Поднос на мгновение повисает над столом, сантиметрах в двадцати от протянутой руки толстяка, который собирался уже взять бокал, но — внезапно увлечённый какой-то мыслью — громким и чуть охрипшим голосом вновь принимается рассказывать всё тому же молчаливому приятелю о своих путешествиях. Повернувшись к слушателю, он говорит, сильно откинув голову, ибо тот значительно выше его. Приятель толстяка смотрит на серебряный поднос, на бокал золотистого шампанского, на поднимающиеся в бокале пузырьки, на руку лакея в белой перчатке, затем на самого лакея. Но внимание лакея внезапно поглощает что-то другое, сзади и чуть ниже, загороженное длинным столом с белой, ниспадающей до самого пола скатертью. Кажется, он вглядывается в лежащий на полу предмет, который сам лакей или кто-то другой случайно обронил или, возможно, бросил умышленно и скоро поднимет. Он ждёт только, когда поздний клиент, заказавший шампанское, снимет бокал с подноса, опасно — как для напитка с бегущими вверх пузырьками, так и для хрустального бокала, — в это мгновение накренившегося.