Мейер долго и задумчиво разглядывал своего помощника.
— Именно по этой причине я тебя выбрал, Колтрейн, — сказал он, наконец. — В глубине души ты такой же, как я. Безжалостный, холодный прагматик. Ты выполнишь любую работу, невзирая на дурацкие законы, придуманные мелкими людишками. Или я ошибаюсь?
Неужели это правда, подумал Колтрейн. Неужели в глубине души я такой же, как Мейер? Холодный и безжалостный, готовый принести в жертву любого ради достижения цели? Любого, даже Джилли и собственную сестру? Он опасался, что так оно и было.
— Вы правы, шеф, — легко согласился Колтрейн. Он не подал виду, насколько возмущен словами Джексона.
— В таком случае сделай для меня еще одну вещь, Колтрейн. Уверяю, в накладе не останешься. Ты ведь хорошо меня знаешь, так что не сомневайся. Сейчас ты единственный, кому я могу доверять. Мой сын слабак, но его хотя бы не мучают угрызения совести. Не знаю, с чего он решил, что имеет право меня осуждать, дурак чертов. Похоже на то, что в последнее время, ни с того ни с сего, в нем вдруг заговорила совесть. Хорошо, что с тобой у меня нет хлопот по этой причине. Ты единственный бессовестный человек, которого я знаю. Кроме меня, конечно, — он засмеялся неприятным смехом.
— Полностью с вами согласен, шеф.
— Я ухожу, Колтрейн. Закрываю бизнес и покидаю страну. Есть у меня одно местечко. Я нашел его давным-давно, так, на всякий случай. Хорошо запомни, Колтрейн, умный человек всегда имеет на примете аварийный выход. Здесь я сделал, все что хотел, и достиг всего, что было возможно. Настало время уйти на заслуженный отдых и пожить для себя, пока я еще достаточно молод.
Тебе шестьдесят три года, подумал Колтрейн. Довольно почтенный возраст для молодого человека. Однако вслух ничего не сказал.
— Я доверяю очень немногим, — продолжал Мейер. — Но тебе я верю, Колтрейн. Могу я на тебя рассчитывать?
Разумеется, Мейер не верил никому, в том числе и Колтрейну, но он старался убедить человека в том, что тот очень важен для него. В особенности, если этот человек мог предложить что-нибудь взамен. Колтрейн удивился, что Джексон никогда не брал в расчет Джилли, а ведь она, с ее щедрой натурой, могла предложить больше, чем все они вместе взятые.
Мне нужно перестать думать о ней. Я никогда больше ее не увижу. Это дело решенное. Между нами проляжет несколько тысяч километров, и я забуду о ней навсегда.
— Можете на меня положиться, Джексон. Что я должен сделать?
— Приведи ко мне Рэйчел-Энн.
Уже рассвело, когда он вернулся в La Casa. Над лужайкой поднималось солнце, его бледно-розовые персты коснулись фасада дома. Ни Дин, ни Рэйчел-Энн еще не вернулись домой. А Джилли, наверное, все еще спала. И слава Богу!
Он уже собирался взойти на веранду, но в последнюю минуту передумал и повернул обратно. Скоро он навсегда покинет эти места — ему хотелось напоследок побродить по парку, по всему дому, проверить, может, какая-то мелочь пробудит его воспоминания.
Он не знал, сколько ему было лет, когда он жил здесь со своей матерью — два года, самое большее, три. Он не помнил, чтобы видел мать беременной, а ведь Рэйчел-Энн была всего на несколько лет младше него. Может, он просто не заметил, что мама носит в животе второго ребенка.
Колтрейн шел по покрытой гравием дорожке мимо высоких пальм и непролазных зарослей кустарника. Он не переставал удивляться, как такие дебри могли существовать в самом центре Лос-Анджелеса, где многочисленные садовники с утра до вечера трудились на каждом клочке зеленых насаждений. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Счета за дом оплачивала Джилли, а она, как заметил Колтрейн, редко покидала веранду. По неизвестной причине этот огромный парк наводил на нее страх. Но больше всего она боялась таинственного бассейна. Джилли позволила, чтобы растительность в этом месте разрослась сверх меры и полностью заслонила бассейн, после чего он стал совершенно бесполезным. И это в городе, где жаркий климат буквально молил о плавательном бассейне. Интересно, почему?
Ему не составило труда отыскать пресловутый водоем. Хотя тропинка заросла травой, тяжелый запах гниющих водорослей безошибочно указывал направление пути. Сначала он заметил крышу домика, утопающую в густой зелени, а чуть позже показался и сам бассейн.
Водоем оказался довольно небольшим, наполовину заполненным мутной, илистой жижей, в которой плавали какие-то растения. Судя по всему, здесь давно не ступала нога человека. Керамическая плитка по краям бассейна от времени выцвела и потрескалась, а из трещин пробивалась сорная трава. Трамплин давно исчез, лесенка, по которой спускались в воду, покрылась ржавчиной, перила отсутствовали. Место выглядело заброшенным и наводило тоску. Неудивительно, что Джилли держалась от него на расстоянии, и вообще, никто никогда сюда не заглядывал.
Колтрейн подошел ближе, всматриваясь в мутные глубины. Уровень воды не превышал одного метра, тем не менее, Колтрейн не смог разглядеть дна, о чем нисколько не сожалел. Судя по запаху, там накопилось достаточно дряни. Включая гниющие останки диких животных.
У него по спине пробежал холодок. Может, нанять бульдозер, чтобы засыпать эту помойную яму, подумал он. Сделать прощальный подарок, так сказать. Это самое меньшее, что он мог сделать для Джилли. Коль скоро он разрушил ее семью, то мог уничтожить и место, которого она так боялась.
Сильный порыв ветра поднял в воздух кучу пыли. Колтрейн скривился. Он с радостью покинет этот город. В сущности, он любил буйное неистовство стихии, любил бурю и непогоду, но сухие ветры Лос-Анджелеса его раздражали.
Он направился в сторону дома. В мрачных глубинах La Casa кое-где еще горел свет. Колтрейн его выключил. Серый полумрак, поглотивший все вокруг, полностью соответствовал его настроению. Медленно, стараясь не шуметь, он поднялся по лестнице. Может, Джилли все равно не проснулась бы, но он предпочел не рисковать. Однажды он уже покинул ее, но вряд ли сделал бы это снова. Даже его проклятое благородство имело свои границы.
Колтрейн прошел на цыпочках мимо двери в спальню Джилли, даже не бросив взгляд в ту сторону. Он был решительно настроен не поддаваться соблазну. С тех пор, как он решил, что не причинит Джилли вреда, что не притронется к ней и пальцем, он желал ее сильней, чем прежде. Видно, такова человеческая натура. Запретный плод всегда сладок.
Ему тут же вспомнился Мейер и его поручение привести к нему Рэйчел-Энн. Колтрейн скривился от отвращения. Мейер возжелал Рэйчел-Энн, свою собственную дочь. Он хотел сделать ее своей любовницей. Все эти разговоры об экономке, которая якобы должна была исполнять роль хозяйки дома, пока он будет вести спокойную жизнь богатого беглеца, были одним большим враньем.
Впрочем, и Колтрейн не отставал от Мейера. Ведь он хотел переспать Джилли, хотя прекрасно знал, что если добьется желаемого, то навсегда испортит ей жизнь.
Мейер говорил правду, когда утверждал, что он и Колтрейн два сапога пара. Жестокие, безнравственные эгоисты, думающие только о собственной выгоде. И неважно, что Колтрейн хотел узнать правду и добиться справедливости, а Мейер хотел только денег и власти. Оба не гнушались ничем, чтобы достичь поставленной цели. Час назад Колтрейн посмотрел в глаза Мейера и увидел там собственное отражение. И тогда он понял: пришла пора собирать вещички. Пора убираться из La Casa, из Лос-Анджелеса, пока он не растерял последние крохи порядочности. Он еще не знал, куда поедет, но самое важное — оказаться отсюда как можно дальше.
Но перед отъездом он должен окончательно разделаться с Мейером, иначе Рэйчел-Энн никогда не обретет покоя.
Речь уже не шла о справедливости или о мести. Все было намного проще. Его приезд в Лос-Анджелес сдвинул с места то, что копилось годами. И теперь ему оставалось спасти то, что он еще мог спасти. Свою собственную душу.
Он собирал вещи впопыхах, кидал их в чемодан без разбора, без всякого почтения к этикеткам известных фирм и их стоимости. Солнце только-только вынырнуло из-за крон деревьев, когда он услышал шум. Тихий, слегка шаркающий звук. У него в жилах застыла кровь.
Это призраки, подумал он, хотя никогда не верил в то, что они существуют. Тем не менее, он испугался, что они пришли по его душу. Они двигались медленно, почти бесшумно, и только легкий шелест сопровождал их неотвратимое приближение.