— Ох, какая роскошная вода! — восхищалась девушка. — Арт, ты ничего плаваешь, но не умеешь работать ногами.
— Я?! Не умею? Да я работал ими, как черт! Сама видела, как махал.
— Вот именно, махал без всякого толку, а работать ими надо уметь.
— Научи. Давай так: я тебя буду учить английскому, ты меня — плаванию.
— Идет. Скажу об этом Янушу, то-то он позлится!
— Ты намерена использовать мою особу, чтобы позлить жениха?
— Я намерена использовать любой повод, чтобы его позлить. А ты сразу и испугался? Эх ты, размазня! А что, если тебе придется бороться за свою девушку?
— Это еще за какую?
— Ну хотя бы за меня. Ты ведь сказал, что я тебе нравлюсь.
— Интересно, как это я могу за тебя бороться? И когда? Ведь ты будешь уже в Швеции.
— Все отговорки. Сдается мне, что тебе легче бороться с преступниками, чем за свою девушку.
— Не за девушку, а за… невесту другого.
— Ну вот, опять! Перестань!
— Ты рассердилась? Скажи лучше, что он тебе наобещал в этой сказочной стране?
— Вот ты шутишь, а у него там большое состояние.
— В акциях фирмы Свенсонов?
— Так ты знаешь? — удивилась девушка и с подозрением посмотрела на детектива. — Арт, если ты знаешь что-то еще, скажи мне!
— Просто я кое о чем догадываюсь. А твердо знаю одно: деньгами тебя не купишь.
— Так уж и твердо? Уверен, что не ошибешься? Ведь каждой девушке хочется иметь хороший дом, машину, красивую одежду. Что в этом плохого?
— Ничего, если при этом не забывать о малости — чувствах.
— Арт, откуда ты знаешь об акциях?
— Просто еще в прошлом году милиция собрала все сведения о каждом из жильцов «Альбатроса».
— Арт, не надо ему говорить о нашем разговоре.
— Совершенно с тобой согласен.
После ужина детектив, как обычно, занялся шведским языком. Дело шло на лад, он уже мог говорить со шведами на общие темы. Сейчас у себя в комнате Бакс занимался грамматикой.
Занятия прервал стук в дверь. Это оказался художник. Его робкое, даже подобострастное «можно?» свидетельствовало о том, что он явился с какой-то просьбой. И в самом деле, с просьбой, притом пустяковой — одолжить пятьсот злотых, дня на два-три, самое позднее до понедельника, в воскресенье он выставляет несколько полотен и с десяток акварелей в местном Доме культуры, что-нибудь наверняка продастся, тогда он и вернет долг.
Бакс прекрасно знал, что у художника, в общем-то малого симпатичного, долгов больше, чем картин и даже кистей, но все равно отказать не мог. Благодарность художника не имела границ и выразилась в самой, на его взгляд, естественной форме: он пригласил Бакса распить с ним бутылочку водки.
— А у вас она есть? — поинтересовался Аристотель на всякий случай.
— Нет, но сейчас куплю и зайду за вами, а уж как Нинка будет рада! И знаете, мы вам сообщим нечто интересное. Вы какую предпочитаете?
— Ржаную. Вот, пожалуйста, моя доля.
Ковалики занимали две комнаты на втором этаже — одна была угловая и выходила во двор, вторая — на центральный вход: Царящий в обеих комнатах беспорядок не имел ничего общего с так называемым художественным. Книги, альбомы, плакаты, краски и кисти валялись вперемежку с разнообразными предметами гардероба, преимущественно дамского. Первая комната, получившая громкое название мастерской, была вся пропитана едким запахом масляных красок, олифы и чего-то еще, неизвестного Арту.
Жена художника встретила Арта с распростертыми объятиями.
— Рады, мы очень рады вам! Последнее время все вечера мы проводим дома. Олесь работает, о дансингах приходится забыть, разве что кафе, да и то изредка…
Бакс знал, что это «изредка» означало каждодневное многочасовое сидение в кафе за чашечкой черного кофе, но, разумеется, ничего не сказал.
— А вы не бываете в кафе? Мне кажется, я как-то вас видела там.
— Очень редко.
— А сколько в Свиноустье кафе! Их владельцы гребут деньги лопатой! Что вы скажете на этот счет?
— О владельцах? Хорошо зарабатывают, как и на каждом курорте, куда отдыхающие приезжают тратить деньги. «Ну и баба! Неужели придется говорить на такие темы?»
— Ничего себе! Олесь, ты слышал?
Олесь не слышал, так как был занят откупориванием бутылки вина, ибо, как оказалось, его жена водки не пила. Борьба с пробкой поглощала все его умственные и физические силы Наконец художник победил.
— Над чем вы работаете? — задал Арт сакраментальный вопрос.
— Пишу портрет Нинки.
— Ох, не смотрите! Нельзя смотреть, пока не закончено! — вскричала супруга художника, подбегая к закрытому полотну и стаскивая завесу.
Детектив немного разбирался в живописи и мог отличить хорошую работу от мазни. Перед ним была мазня. На картине размером сто на шестьдесят была изображена обнаженная женщина. Ее лицо художник намеренно лишил характерных черт, иначе ему пришлось бы изобразить супругу со свойственной ей гримасой — смесью униженности и зависти. Зато с фотографической точностью он воспроизвел толстые бедра, обвисшую грудь, дряблое тело. «Неудивительно, что он стал алкоголиком», — подумал Арт, испытывая все большую антипатию к женщине и проникаясь жалостью к художнику.
— Ну и как? — с вполне понятным опасением спросила пани Ковалик.
— Неплохо, — удалось ему выдавить из себя. Если бы у нас за ложь полагалась смертная казнь, детектив уже висел бы.
— Вот видишь, Олесь! А ты не хотел меня рисовать! Представьте себе, он считает, что портреты получаются у него хуже акварелей! Акварелей!!
Сколько презрения заключалось в последнем слове!
— Я не знаток, к тому же я еще не видел других работ вашего мужа.
— Пожалуйста, вот они. Мои портреты, пейзажи, натюрморты. Ну и эти самые акварели.
Презираемые пани Ковалик небольшие картины были очаровательны, отличались легкой, воздушной цветовой гаммой; простотой и абсолютным отсутствием претензий.
— Мне они очень нравятся.
— Вам не откажешь во вкусе, — заметил художник и наполнил бокалы, причем легкость и какая-то грациозность в разливании алкогольных напитков чем-то напоминала его акварели. — Выпьем за искусство!
— Ладно, я согласна, акварели тоже хороши, — снизошла жена художника, — но портрет, обнаженная натура, все-таки ни с чем не сравнится. Возьмем Рубенса…
— Нинка, хватит этих аналогий. Ну куда мне до Рубенса?
Художник подмигнул Баксу, и тот понял, что у бабы просто-напросто пунктик на красоте собственного тела.
— А знаете, сколько заплатили за мой обнаженный портрет в Катовицах? Один адвокат из Варшавы заплатил семь тысяч злотых!
— За акварели я получил больше, — заметил художник.
— Тогда ты еще не пил!
— Ладно, Ниночка, давай не будем при госте… И этот акт тоже продадим. А вы, пан Ковальский, выберите себе что-нибудь небольшое, я хочу сделать вам подарок.
— Зачем же подарок? Я могу купить. Вот хотя бы эту акварель. Сколько вы за нее хотите?
— Двести злотых, — быстро ответила пани Ковалик.
— Нинка! Ведь такие мы продаем по сто!
— Я куплю по двести и возьму три штуки, можно? Мне давно хотелось что-то такое повесить у себя в комнате.
— Разумеется, но вот эту возьмите дополнительно, бесплатно.
— Олесь, пусть пан Ковальский пока не забирает своих картин. Мы поместим их на выставке с табличкой «продано», это всегда производит хорошее впечатление.
— Пожалуйста, я подожду.
— Как вы относитесь к современной живописи? — начал профессиональный разговор художник, хотя после нескольких рюмок водки язык у него уже порядочно заплетался.
— Я в ней ничего не понимаю.
— Я тоже, но сейчас это модно, ни о чем другом не говорят.
— Да, я тоже слышал, шума много. Вы обещали мне о чем-то сообщить, пан Ковалик.
— А, правда. Ниночка, расскажи, пожалуйста, пану.
— Только просим об этом никому не говорить, — начала таинственно пани Нина. — Как-то на днях мне удалось продать два полотна мужа, мы решили это событие отметить, не знаю, обратили ли вы внимание, нас тогда не было в доме весь вечер. Мы вообще собирались вернуться очень поздно, но я неожиданно почувствовала себя плохо, знаете, моя нервная система…