— А какова, на ваш взгляд, доза принятого снотворного?
— Большая, но не смертельная. У больного сильный организм, и, по моему мнению, все обойдется.
— Когда он придет в сознание?
— Думаю, через час, самое позднее — через два часа.
— Он говорил о чем-нибудь, будучи без сознания?
— Да, о шахматах, о каких-то деньгах, несколько раз выкрикнул «завещание», часто повторял женское имя — Божена. Это жена?
— Нет, так зовут его любовницу.
— Ничего себе! Хорош гусь. И это в его возрасте?
— Доктор, вы не припомните, что он говорил о завещании?
— Что его похитили. И еще: больной много ругался. У него неплохой репертуар, скажу я вам. Даже по-немецки для разнообразия.
— Он у нас полиглот. А не говорил ли он еще чего-нибудь? Пожалуйста, вспомните, доктор, это очень важно.
— Ну, еще выкрикивал что-то о Швеции. И… минутку, что-то такое о шахматах. А, вот, если не ошибаюсь: «Шахматы должны быть моими». И еще я вспомнил: «Бакс опасен». Вот этого я не понимаю, хотя это слово мне приходилось слышать. Что такое «бакс»?
— Это… это взрывчатое вещество, и в самом деле очень опасное. Можно мне подождать в больнице, пока он придет в себя? Мне обязательно надо с ним поговорить.
— Я уже кончаю дежурство, но передам коллеге.
Журналист пришел в себя только к полудню. Открыв глаза и увидев Бакса и Божену, он попытался улыбнуться и даже пошутил:
— Ваши шарфы должны были украсить мою шею.
— Не огорчайтесь, я вам подарю один. Но прежде чем завязать на вашей шее шарф, вас попотчевали снотворным. Что вы можете сказать по этому поводу?
— Ничего. А вы уверены, что это так?
— Я верю врачам.
— Две таблетки люминала я проглотил, это верно. Никак не мог уснуть.
— Да нет, речь идет о более солидной дозе. Кто-то добавил. Вы не предполагаете, кто бы это мог быть?
— Нет. Закончив игру, я поднялся к себе и пил только коктейль, который сам себе приготовил по собственному рецепту — молоко с добавлением различных соков и кусочек льда. У меня никого не было…
— А перед тем, как заснуть, вы чувствовали себя хорошо? Голова не болела? Не подташнивало? Может, апатия, головокружение?
— Да нет, ничего такого особенного я не ощущал. До двенадцати я занимался анализом партии, впрочем, ничего, кроме удовольствия, это мне не доставило, я ее выиграю легко. Потом мне захотелось спать, ничего удивительного, время позднее, а я порядком устал. Я лег, но заснуть не мог, и тогда проглотил две таблетки люминала, запив их коктейлем. А что же произошло потом?
— А потом Арт спас тебе жизнь, — вмешалась Божена.
Милевский взглянул на нее, потом на детектива, помолчал, о чем-то думая, потом, скривившись от боли, произнес:
— Спасибо вам, Бакс, чем я могу…
— Как ты сейчас чувствуешь себя, Януш?
— Спасибо, хорошо, доктор сказал, что к вечеру меня выпишут, я смогу вернуться в пансионат.
— Что тебе надо принести?
— Я не хотел бы тебя затруднять…
— Брось эти церемонии, — опять прервала Божена. — Говори, что нужно принести.
— Костюм и рубашку, они в шкафу. Ведь меня привезли в пижаме.
— Может, еще что-нибудь?
— Если можно, сигареты, ну и газеты.
— О’кей. Вы тут пока побеседуйте, пострадавшие, а я смотаюсь в пансионат и принесу, что ты просил.
Девушка вышла.
— Пострадавшие? Что она хотела сказать, Бакс?
— Может, то, что мы оба пострадали сегодня ночью. Меня здорово стукнули по голове в дверях вашей комнаты.
— Черт возьми! Ну теперь-то вы верите, что я не замешан в эту историю?
— У меня еще не было времени подумать над этим. А вы мне ничего не хотите сказать?
— Разумеется! Я так вам благодарен!
— Пустяки, не стоит об этом. Мне хотелось бы знать, кто пытался спровадить вас на тот свет.
Журналист закрыл глаза и долго молчал. Наконец он заговорил:
— К сожалению, я не знаю. Вы можете мне не верить, но я и в самом деле не знаю, клянусь вам. Есть у меня подозрения, но только подозрения и ничего больше. Вот вы наверняка знаете больше меня, а толку? Возможно, кто-то подмешал снотворное в соки или в молоко, ведь коктейль я приготовил собственноручно. Преступник действовал по уже проверенному сценарию — сначала меня усыпить, а потом… Бр…р-р! Вы ему помешали. Но вот почему он меня не отравил насмерть? Ведь это же проще, зачем еще душить?
— У него свой метод.
— Вы думаете, тут действует маньяк или сумасшедший? Все может быть. Вряд ли нормальный человек решится на такое.
— Так вы ничего не хотите мне сообщить?
— Но мне ведь нечего вам сказать, клянусь…
— Не продолжайте, я знаю, что для вас самое дорогое. Тогда разрешите, я задам вам несколько вопросов. Можно?
— Это что, допрос?
— Не все ли равно, как назвать наш с вами разговор!
— Будь по-вашему, задавайте.
Бакс посмотрел журналисту прямо в глаза, тот какое-то время выдерживал его взгляд, потом обессиленно прикрыл глаза.
— Что является ставкой в вашем шахматном турнире? Нет, не говорите мне о кубке и бутылке коньяка. За что идет борьба на самом деле?
— Понятия не имею, о чем вы говорите, Бакс. — В глазах журналиста зажглись злые огоньки.
— Ладно, я задам другой вопрос. Куда вы спрятали… завещание?
Стреляя наобум, детектив попал в десятку. Ошарашенный Милевский посмотрел на него со страхом, сметанным с уважением, но, сжав губы, упрямо сказал:
— Вы и в самом деле многое знаете, поздравляю! Но я вам ни слова не скажу, это мое личное дело, вернее, не только мое, поэтому я буду молчать. Можете меня арестовать, но это вам ничего не даст. Может, кто другой расскажет, но я — никогда!
— Кто же другой? — без особой надежды поинтересовался Бакс.
— А это вы наверняка знаете не хуже меня. И хватит разговоров на эту тему.
— Согласен. Поговорим на другую. Куда вы перепрятали шкатулку Рожновской?
И на сей раз выстрел попал в цель. Милевский дернулся, как от удара, весь съежился, но решил притвориться непонимающим.
— Какую… шкатулку? — спросил он, но дрожащий голос выдал его.
— Хватит притворяться. Конечно, дело ваше, но сами подумайте: шкатулка является собственностью Рожновской, Рожновскую убили, шкатулка находится в ваших руках — связь для следственных органов очевидна. И вы, человек умный, не понимаете этого?
— Да с чего вы взяли, что она у меня? А, понимаю, вам наболтала эта кретинка. Глупая злая баба! Шкатулка пропала еще в прошлом году, а искал я вовсе не ее, я искал… да, я искал завещание, господин детектив.
«Умеет выкручиваться! — отдал ему должное Бакс. — Догадался, что я ничего конкретного не знаю, теперь будет врать. Ну, погоди же!»
— Зачем вам завещание? Ведь вы и так наизусть знаете его текст. Впрочем, это неважно. Еще вопрос…
Тут дверь в палату открыла студентка, детектив жестом попросил ее не входить и продолжал:
— Что связывало вас с Рожновской и ее мужем?
— Ничего, я познакомился с ними здесь, в Свиноустье, в прошлом году. Абсолютно ничего.
«Интересно, знает ли он о бегстве Рожновского за границу? Наверняка знает, хитрая лиса, ну да это неважно».
— Пока хватит, не буду вас больше мучить, пан редактор. Продолжим разговор позже.
— Я знаю, что вы меня подозреваете, господин Бакс. Отчасти вы, может, в чем-то и правы, я действительно кое-что знаю, и мои сведения могли бы вам пригодиться, но прошу меня понять — есть вещи, которые никто не должен знать, вы понимаете — никто! Даже если мне грозит арест… Не исключено, что я вам сообщу эти сведения… ну, скажем, завтра, самое позднее — послезавтра. Хорошо?
— Что ж, за неимением лучшего, пусть будет послезавтра.
— Но вы же понимаете, что я не мог сам себя убить!
— Себя не могли, а вот тех женщин…
— Вы действительно думаете, что я способен был задушить тех женщин?!
— Пан редактор, мы решили продолжить наш разговор позже, вот и вернемся к нему потом. А теперь скажите, когда вы намерены приступить к отложенной партии?
— Я попрошу отложить ее на день, думаю, со мной согласятся, ведь у меня выигрышное положение… А вы опять за свое? Что вам дались эти шахматы? Для меня сейчас важнее всего Божена. Вы знаете, она обиделась на меня. Мне бы хотелось сказать ей пару слов наедине.