— А тебя не удивляло, что она не играла в шахматы?
— Вот именно! И по этой причине я сразу же исключил ее из числа подозреваемых. Так же поступил я и с Вольфом Свенсоном после ознакомления с записками пани Решель. Он не мог обещать жениться на ней, ведь у него милая любящая жена и сын, да и вообще он никак не походил на убийцу, которого я себе уже достаточно полно представлял.
Новый импульс расследованию дала информация о шкатулке Рожновской. Она пролила свет на происходящее. Появился мотив, и весьма конкретный. О шкатулке Рожновской, о тайнике, в котором что-то пряталось, я узнал от Коваликов, наконец сам Милевский в разговоре в больнице утвердил меня в мысли, что шкатулка и в самом деле существовала. Тогда я считал, что она и была главной ставкой в турнире.
— Януш с самого начала боялся тебя, — сказала студентка. — Он не говорил, но я это чувствовала. Наоборот, на словах он отзывался о тебе только похвально — и как о человеке, и как о знаменитом детективе.
— Я рад, что оправдал доверие. Да, поначалу он и в самом деле желал мне успеха. Он хотел, чтобы я нашел убийцу его сестры и Марии Решель, которая долгие годы работала в доме его отца и стала почти членом семьи. Но ему бы хотелось, чтобы я сделал это после завершения турнира.
— Он сказал, что не собирался тебя убивать.
— Может, так оно и было. И мне он несколько раз повторил, уже после его ареста: «Я хотел только испугать вас». Что ж, ему это удалось… Но я все-таки считаю, что он промахнулся из-за того, что стрелял из неудобного положения, ну и выпил порядочно. Да и ты говорила, что он был тогда пьян.
— Точно! Они пили с художником, я сама видела, сколько он выпил.
— Думаю, что на трезвую голову он бы не решился на такой шаг. Но что интересно: он считал убийцей своего брата, Нильсона.
— Да, он прямо об этом заявил во время представления, которое ты нам устроил.
— Представления? Ты так это называешь, Павел? Ну пусть будет представление. Сыновья Миллера подозревали друг друга, считая, что только они наследники Нормана Миллера. Боровский воспользовался этим. Когда во время «представления» журналист публично обвинил брата в убийстве сестры и Марии Решель и назвал его психически ненормальным, он знал, что делал. Несколько раз в разговоре с ним я замечал, что убийца наверняка маньяк, сумасшедший.
— Но Боровский же нормален.
— Трудно сказать. Может, и так. Выглядит он нормальным, а вот здоров ли — скажут врачи-психиатры.
— Но почему он убивал? Его мотивы?
— Правильный вопрос, Божена. — Детектив улыбнулся и отхлебнул глоток оранжада. — Он знал завещание Миллера, знал, что борьба шла не за кубок и коньяк, а за неизмеримо более ценные вещи, но не знал, где они спрятаны, у кого и потому выжидал, тянул. Ждал год, второй…
— Значит, для него было важным выиграть время?
— Да. И поэтому в прошлом году, когда турнир уже шел к концу, так как Наталье Рожновской до победы оставался лишь один шаг, он не дал ей выиграть. Задушил ее, зная, что тем самым не будет выполнено главное условие завещания, и детям Миллера придется еще раз встретиться за шахматной доской.
— А почему он убил Марию Решель?
— Он обещал на ней жениться, обещал давно и не торопился с женитьбой. В этом году она поставила вопрос ребром: или свадьба, причем в Польше, так как она знала, что Боровский тоже собирался смыться в Швецию, а там мог от нее ускользнуть, или она его разоблачит.
— Она знала, что он убил Рожновскую?
— Наверняка догадывалась. Интерес Боровского к делам семейства Миллеров не мог не вызвать у нее подозрений, тем более что она сама дала ему один экземпляр завещания. От нее он узнал о размерах истинного богатства Нормана Миллера и об имущественном положении его детей. Боровский с Решель собирались уехать в Швецию, поэтому он предусмотрительно занялся вопросом продажи своего фотоателье. Продажа пансионата не представляла проблемы Жениться же на пожилой женщине, намного старше его, он и не собирался.
— Но убивать-то ее зачем?
— Ах, Божена, люди убивали и по менее значительным поводам. И даже вообще без них. Издавна известно, что избавиться от неудобной любовницы или невесты можно лишь двумя способами: или жениться на ней, или ее убить. Боровскому очень хотелось остаться свободным. А теперь скажи, почему Милевский стрелял в меня?
— Ну откуда же я знаю?
— А очень легко догадаться. Я ему мешал. Он рассчитывал на победу и имел все основания победить. Совесть его была чиста, он не убивал ни одну из женщин, и тем не менее. Ведь если бы он хотел меня просто попугать, мог бы выстрелить в потолок, в стенку, но не в меня. Ведь пуля просвистела около уха. Вот и подумай: умный человек хотел убить другого человека только потому, что тот ему мешал, мог спутать его расчеты.
— А почему же ты говорил, что это он убил обеих женщин? — спросил я.
— Неужели ты не знаешь, как обычно поступают: если хочешь, чтобы умный преступник признался в краже, обвиняй его в убийстве, если хочешь, чтобы он признался в убийстве, обвиняй его в глупости! За покушение на меня он может получить три года, процесс по обвинению его в убийстве Рожновской и Решель скомпрометировал бы его на всю жизнь. Правильно я говорю, полковник?
— Подполковник… Правильно.
— Ладно, подполковник, во всяком случае я еще раз поздравляю тебя, ты больше кого-либо заслужил эту звездочку. Такие, как ты, опытные, самоотверженные блюстители порядка как раз нам и нужны…
— Ты сказал, что Милевский хотел тебя пустить по ложному следу, — перебил я его. Дай ему волю, он произведет меня в генералы!
— Милевский — хитрая лиса, с ним надо держать ухо востро. И я держал и не очень верил тому, что он мне пытался внушить. Чтобы вам было понятно: Милевский не хотел, чтобы я узнал правду, так как это грозило ему потерей как отцовского состояния, так и тебя, Божена.
Девушка молчала.
— Уже в последних наших с ним доверительных беседах он утверждал, что подозревает Боровского. Этому можно верить и не верить. Что касается Марии Решель — пожалуй, он так и думал. А вот относительно своей сестры… Ведь он был убежден, что ее прикончил братец из Норвегии, так как именно у него был самый веский повод: шанс победить в турнире. Кроме того, его финансовое положение было безнадежным, ну и к тому же психическое заболевание…
— А почему он обвинил Нильсона и в убийстве Марии Решель? Какую цель он мог преследовать в данном случае, по мнению Милевского?
— Старую как мир: невозможность вернуть долг. Мы знаем сейчас, а Милевский знал это раньше, что пан меценас[4] оказался в труднейшем финансовом положении, по уши в долгах. Даже такая мелочь: ему нечем было заплатить за номер в «Альбатросе» — говорит о многом. Видимо, шведские братья не хотели больше давать ему в долг, вот и пришлось обратиться к Решель.
— Наверное, Милевский подозревал Нильсона и в покушении на его жизнь?
— Он был уверен в этом! И еще раньше хотел направить меня по следу «норвежца», подбросив его ботинки. К сожалению, в данном случае не приходится говорить о братской солидарности и вообще родственных чувствах.
— Ты знал, что это Боровский хотел убить журналиста?
— Да, догадывался, к тому времени он был подозреваемым номер один, но только эксперимент с фонариком помог догадке стать твердой уверенностью.
— С фонариком? С каким еще фонариком?
— Обыкновенным электрическим фонариком. Знаешь, такой длинный цилиндр на трех батарейках? Когда той ночью в темноте я, подкравшись к двери комнаты Милевского, открыл ее, меня внезапно ослепил яркий блеск, и только после этого я почувствовал удар. А ведь должно быть наоборот! Ну, я и решил проверить догадку: попросил у Боровского фонарик якобы для того, чтобы осмотреть подвальные помещения, и увидел на фонарике глубокую вмятину. Им он и трахнул меня в ту памятную ночь.
— А ты его не спросил, так ли было дело?
Бакс свысока взглянул на меня.
— Старик, это было бы ниже моего достоинства.
— Ну ладно, а теперь расскажи нам о шарфиках.
— Рожновскую преступник задушил одним из шелковых шарфов, которые он стащил у Ингмара Свенсона для того, чтобы обратить внимание милиции на шведа, направить ее по ложному пути. Направить не удалось, ибо милиция в лице поручика Вятера просто не обратила внимания на это обстоятельство. Обидно… Тогда он стащил второй шарфик. Повязав два шарфа на шее задушенной им Марии Решель, Боровский бросал мне вызов: «Вот тебе, всеведущий знаменитый детектив! Что, съел?» Ну и милиция теперь уж никак не могла не обратить внимания на особу Свенсона.