– Те же, – согласился Мустафа. – Наверное, кто-то другой продал их тебе по ошибке. Но тебе надо было купить у нас.
– Так я же купил, вот!
– Дядя, ты что, умрешь, если еще пять штук купишь, а? – спросил Сердар.
Но старый скряга сделал вид, что не слышит, и пальцем показал на уголок билета.
– Да еще и старые. Вечер-то давно прошел, – сказал он. – Два месяца назад. Гляньте, здесь написано: «Май 1980 года».
– Послушай, ты что, собирался идти на этот вечер? – не выдержал Мустафа.
– А как я могу сегодня пойти на вечер, который был два месяца назад? – не унимался зеленщик.
В конце концов из-за этих пяти билетов и у меня чуть было не лопнуло терпение. Зря нас учили в школе быть терпеливыми. Только время всю жизнь терять, а больше ничего. Если бы на эту тему задали написать сочинение, то я бы привел много примеров и написал бы так, что даже преподаватели турецкого, которые всегда искали случая завалить меня, вынуждены были бы в результате поставить мне «пять». Вот, я прав – Сердар разозлился, как я. Вдруг он подошел к старому скупердяю, нахально вытащил у него из-за уха карандаш, написал что-то на билетах и вместе с карандашом отдал обратно.
– Вот так годится, дяденька? – спросил он. – Вечер мы перенесли на два месяца. Давай пятьсот лир!
В конце концов тот отдал эти деньги. Вот как; и только наши глупые учителя турецкого верят, что сладкими речами можно заставить змею выползти из ее логова. Я так разозлился, что собирался тоже поиздеваться над старым скрягой, мне хотелось сделать ему какую-нибудь гадость. Мы уже выходили, вдруг я остановился и с самого низа аккуратно сложенной у двери башни из персиков вытащил один. Но развалились не все персики. Ему повезло. Персик я положил в сумку. А потом мы пошли к парикмахеру.
Парикмахер наклонил кому-то голову в раковину и моет. Он посмотрел на нас в зеркало.
– Я возьму пару штучек, ребята, – сказал он, не отпуская голову.
– Хотите – возьмите десять штук, дяденька, – предложил Мустафа. – Продадите кому-нибудь.
– Я же сказал: оставь две штуки, и хватит, – ответил парикмахер. – Вы разве не из союза?
Всего лишь два билета! Вдруг я взорвался:
– Нет, ты купишь не два билета, а десять. – Отсчитав, я протянул билеты ему.
Даже Сердар растерялся. Вот, друзья, видите, каким я бываю, если меня разозлить? Но парикмахер билетов не взял.
– Сколько тебе лет? – спросил он.
Намыленная голова в его руках тоже смотрит на меня в зеркало.
– Так ты берешь? – повторил я.
– Восемнадцать, – ответил Сердар.
– И кто это из союза направил тебя? Ты такой вспыльчивый, – сказал он.
Я не нашелся что сказать и посмотрел на Мустафу.
– Извините, дяденька, – вмешался Мустафа. – Он еще новенький. С вами не знаком.
– Видно, что новенький. Ребятки, оставьте мне пару штучек.
Он вытащил из кармана двести лир. Наши сразу же согласились с ним, забыв обо мне, они чуть не руку ему целовали. Значит, если ты знаком с кем-то из союза, то, значит, ты здесь – бог и царь… Не брал бы вообще ничего. Я протянул ему два билета. Но он даже не повернулся ко мне, чтобы взять.
– Положи сюда!
Я положил. Хотел что-то сказать, но не смог.
– До свидания, ребятки! – сказал он и, указав на меня бутылкой шампуня, поинтересовался: – Он учится или работает?
– В лицее, на второй год оставили, – сказал Мустафа.
– Чем у тебя отец занимается?
Я молчал.
– Лотерейные билеты продает, – ответил Мустафа.
– Осторожнее с этим маленьким шакалом! – сказал парикмахер. – Слишком вспыльчивый. Ну да ладно, идите.
Наши засмеялись. А я уже решил, что теперь и мне пора что-нибудь вставить, ну, например – не мучай своего помощника, хорошо? – так я и собирался ему сказать, но не сказал. Не глядя на помощника, я вышел на улицу. Сердар с Мустафой смеются, разговаривают, но я вас не слушаю, я ничего не соображаю. А потом Мустафа сказал Сердару:
– Не обращай на него внимания, он вспомнил, как был парикмахером.
– Шакал!
Я ничего не сказал. Моя обязанность – нести эту сумку, а когда придем в нужное место – вытаскивать и давать билеты. Мы здесь вместе, так как нас позвали из Дженнет-хисара и поручили эту работу, но с вами – теми, кто издевается надо мной заодно с лавочником и смеется, повторяя это обидное слово, – мне говорить не о чем. Я молчу. Мы вошли в аптеку, я молчал, в городок пришли – молчал, в бакалее и после нее – у кузнеца, продавца кофе и в кофейне – я тоже молчал и не разговаривал, пока мы не обошли весь рынок. Когда мы вышли из последней лавки, Мустафа засунул руки в карманы.