— О… О… О'Флаэрти, шэр, отпуштите, шэр, мою руку.
О'Флаэрти глубоко втянул в себя воздух, издал короткий стон, отер взмокший красный лоб и выпрямился; судя по всему, он пытался поймать упущенную нить беседы.
— Сэр, определенно, с вами что-то неладно? — обеспокоенно спросил Паддок sotto voce, [16]растирая пострадавшую руку.
— Так оно и есть, — ответил фейерверкер уныло, даже с горечью.
— И… и… и что… как же… вы ведь… а? — выдавил из себя Паддок.
— Вот что, Паддок… притворяться ни к чему… это яд, Паддок, все дело в нем, — отозвался О'Флаэрти свистящим шепотом (любимое выражение романистов).
— Господи… Боже милосердный, сэр! — в панике воскликнул смертельно побледневший Паддок и, вздернув подбородок, как прикованный уставился на своего могучего визави — вид этих двоих ни в малой мере не отвечал общепринятым представлениям о том, как полагается выглядеть героям перед битвой.
— Но… этого не может быть, а как же доктор Стерк и… бог мой… противоядие. Не может этого быть, сэр, — торопливо проговорил Паддок.
— Ложки две-три я выплюнул, да и на дне банки немного осталось, только что теперь об этом говорить, — робко и печально отозвался великан.
Из уст Паддока вырвалось проклятие — едва ли не впервые на памяти окружающих; он резко отвернулся от своего собрата по оружию и сделал несколько шагов прочь, словно махнул на все рукой. Такой поступок был бы, однако, совершенно немыслим.
— О'Флаэрти, лейтенант… не буду вас упрекать, — начал Паддок.
— Упрекатьменя? А кто же, по-вашему, меня отравил, дружочек? — огрызнулся фейерверкер.
Паддок лишь вскинул на него глаза, а затем с кротостью и смирением ответил:
— Ладно, дорогой сэр, и как же нам поступить теперь?
— А что мы можем поделать? Пусть будет что будет.
Мне следует пояснить, дабы успокоить сердобольных читателей, сочувствующих доблестному фейерверкеру: причиной его недомогания был не столько яд, сколько противоядие. Циничный и злобный Стерк изобрел адскую смесь. Впоследствии фейерверкер взволнованно недоумевал вслух, как Паддок умудрился состряпать такую отраву (взять под подозрение эликсир Стерка он не догадался): «От боли я позабыл, мадам, на каком я свете».
Наттер успел уже сбросить сюртук и жилет и остался в аккуратной рубашке из черного люстрина — подобные наряды старшие по возрасту офицеры Королевской ирландской артиллерии видывали в свое время на фехтовальных поединках.
— Положение плачевное, — заявил Паддок тоскливо.
— Бог с ним, — простонал О'Флаэрти и, не дрогнув, снял сюртук, — будут у вас, вместо одного, двапокойника. Не выдавайте себя, и вам не придется за меня краснеть, еслия вдруг уцелею.
Приготовления были завершены; легкий и жилистый Наттер выступил вперед со своей грозной шпагой — распростившись с молодостью, он не потерял мастерства. Белки глаз недвижно сияли на его смуглом лице. Он бросил несколько слов своему оруженосцу и быстрым жестом указал на толпу по обе стороны; великолепный Мэхони пошептался со стоявшими по соседству офицерами; они энергично осадили публику и стали следить за тем, чтобы никто из посторонних не прорвался внутрь намеченного ими кольца. О'Флаэрти крепко ухватил рукоятку шпаги и вздел вверх клинок, встряхнулся, сделал один-два ложных приема и, подобный Голиафу {66} , стал наступать на коротенького Наттера.
— Ну что ж вы, Паддок, подзадорьте своего подопечного, — заметил Деврё, в любви к шуткам не знавший меры, — скажите, пусть выпотрошит его, разделает и подаст к столу.
В полку вошло в обычай подтрунивать над кулинарными увлечениями Паддока; сомневаюсь, однако, чтобы лейтенант услышал эту выдержку из своего вчерашнего «рецепта»; все внимание он сосредоточил на О'Флаэрти, который уже был близок к тому, чтобы войти в соприкосновение с противником. Но в этот критический момент, к ужасу Паддока, фейерверкер застыл на месте и вновь, как совсем недавно, скрючился пополам, а лицо его исказила жуткая гримаса, словно он силился проглотить свою нижнюю губу, а заодно и подбородок. С прерывистым стоном О'Флаэрти клонился все ниже, пока не сел на землю, затем он подтянул колени к груди и стал раскачиваться из стороны в сторону; он задержал дыхание, и лицо его побагровело.
Зрелище это повергло в недоумение всех, кроме Паддока, непосредственно причастного к происходящему; побледнев, он в тревоге подскочил к О'Флаэрти:
— Боже… Боже мой… О'Флаэрти, дорогой друг… он очень болен… Как вы, сэр?
— Не давал ли ты ему попробовать свое любимое постное блюдо? — участливо осведомился Деврё.
Представляю себе выпученные глаза и испуганное лицо Паддока, в упор вглядывающегося в искаженные черты своего доблестного соратника, — и вспоминаю один из рисунков Тони Жоанно {67} , где изображено, как верный Санчо Панса склоняется над распростертым телом Рыцаря Печального Образа.
— Лучше бы уж я сам проглотил это зелье… Благие Небеса, что же будет?.. Вам не полегчало? Может, все-таки полегчало?
Вряд ли О'Флаэрти его слышал. Он плотнее обхватил колени, обращая к небу собравшееся в тысячу складок лицо; глаза его были зажмурены, а сквозь стиснутые зубы вырвался сдавленный крик; почерневший, он выглядел просто ужасающе.
Кое-кто из зрителей в задних рядах решил, что О'Флаэрти насквозь пронзен шпагой своего грозного соперника. Раздался хор восклицаний и советов, были упомянуты такие средства, как паутина, бумажная затычка, священник, бренди и прочие в том же роде, однако ничего этого под рукой не оказалось, и никто не двинулся с места, чтобы сходить за помощью, потому оставалось полагаться разве что на природу.
В порыве отчаяния Паддок сдернул с себя треуголку и стал топтать ее ногами.
— Он умирает… Деврё… Клафф… говорюже вам, он умирает. — Паддок уже готов был объявить себя убийцей О'Флаэрти и отдаться в руки первому, кто вызовется взять его под стражу, но внезапно вспомнил о своих обязанностях секунданта и, сделав над собой усилие, вернулся к их исполнению. — Джентльмены, мне представляется совершенно невозможным, учитывая тяжелое положение моего друга… — заговорил Паддок с церемонным поклоном. — У меня… у меня есть основания опасаться… собственно, я знаю… его осмотрел доктор Стерк… он стал жертвой отравления… так что продолжить наше дело чести в настоящее время нет никакой возможности.
Паддок завершил свою речь не допускающим возражений тоном и решительно водрузил на свою круглую напудренную голову треуголку, которую кто-то поднял и сунул ему в руку.
Мистеру Мэхони, при всем его великолепии, недоставало понятливости, волнение Паддока он ошибочно принял за наступательный пыл. Посему его слова прозвучали не только подчеркнуто изящно, но и сурово:
— Если я правильно понял вашу артикуляцию, сэр, вы упомянули «отравление». Полагаю, вы причисляете себя к джентльменам, блюдущим законы рыцарства, и вам небезызвестно, что в подобных случаях, во имя собственной чести и уважения к достойному сопернику, следует изъяснить с точностью, что вы имеете в виду. Мистер Наттер, сэр, вращается в кругах и пользуется высочайшей репутацией — не моей скромной особе произносить панегирики в его честь. Оба джентльмена бок о бок выпивали прошлой ночью и не сошлись во мнениях — с этим я не спорю, однако с той поры истекло добрых четырнадцать часов, а отрава, как вы изволили выразиться…