А Паддок уже стоял у края кровати, тряс как одержимый руку фейерверкера и лихорадочно твердил:
— Вы спасены, дорогой друг, — dum thpiro thpero,[14] — он… доктор Стерк… он говорит, что может вас спасти, дорогой лейтенант… дражайший мой О'Флаэрти… он может вас спасти… вы будете живы и здоровы, дорогой сэр.
О'Флаэрти в полном отчаянии отвернулся уже было к стене; он, как это бывает с иными, безумно боялся умереть на своем покойном ложе; другое дело, если смерть застигнет врасплох, славная и бурная, — тогда ее встречают криком «ура!» и салютуют рапирой. Фейерверкер рывком привстал и несколько секунд растерянно созерцал Паддока, затем с долгим вздохом облегчения возвел глаза к небесам и невнятно забормотал. «Слава тебе, Господи» (произнесенное с трудом), «больше никогда» и «бес попутал» — вот все, что удалось расслышать Паддоку. Из-под одеяла высунулась сперва длинная голень фейерверкера, затем он потребовал, чтобы ему дали одеться, побриться и заняться прочими приготовлениями, дабы, как подобает джентльмену и офицеру, с ликованием в душе отправиться на Пятнадцать Акров, где должна была решиться его участь.
В должный час прибыло противоядие. Лекарство, помещенное в аптечную банку, представляло собой электуарий{57} (так это, кажется, называется). Не знаю, быть может, ныне эта пакость вышла из употребления, но она была похожа на патоку с кирпичной пылью, а о составе даже Паддок не имел ни малейшего понятия. О'Флаэрти, этот истинный ирландский богатырь, при виде склянки невольно вздрогнул и затрясся всем телом, как испуганный ребенок. Паддок помешал снадобье кончиком ложки, брезгливо заглянул в банку и осторожно втянул носом воздух; с минуту он молча размышлял, а затем с легким поклоном церемонно переставил банку поближе к своему собрату по оружию.
— Мне стало лучше — ничего уже не болит, — робко произнес О'Флаэрти, искоса поглядывая на лекарство, а затем поднял глаза на Паддока.
Усмотрев в этом взгляде намерение уклониться от долга, Паддок покачал своей напудренной головой и не допускающим возражений гоном яростно зашепелявил:
— Лейтенант О'Флаэрти, сэр! Я настаиваю, чтобы вы незамедлительно приняли лекарство. Ваше самочувствие, сэр, тут ни при чем. Если вы будете медлить, я откажусь сопровождать вас на поле брани. Вашей постыдной нерешительности, сэр, нет и не может быть оправданий… лекарство предназначено не для того, чтобы услаждать нёбо, а чтобы спасти вашу жизнь, сэр… вспомните, сэр, вы нуждаетесь… вы проглотили — я не побоюсь это сказать, сэр! — то, что глотать ни в коем случае не полагается, и теперь — ради нас обоих… ради бога, наконец, — я умоляю… я требую: ведите себя как серьезный человек, сэр.
О'Флаэрти ощутил, как его вновь коснулась леденящая тень смерти, — так подействовало красноречие Паддока на его впечатлительную натуру — и внял настояниям своего секунданта. «Жизнь сладка» — и ложка за ложкой тошнотворная смесь начала исчезать во рту фейерверкера; при этом не обошлось без многочисленных пауз, призывов к милосердию и приступов ужаса, но Паддок тревожился зря: в конце концов в склянке благополучно завиднелось донышко и Паддок счел за лучшее поставить на этом точку.
Услышав стук копыт, Паддок выглянул в окно. Стерк, который направлялся на своем мощном скакуне в город, крикнул:
— Ну как, принял?
Младший лейтенант с любезной улыбкой кивнул.
— Выведите его прогуляться эдак на часок, и все будет в порядке.
— Спасибо, сэр, — радостно отозвался Паддок.
— Да вы не меня благодарите, сэр, а лучше запомните оба этот урок, — резко бросил доктор, пришпорил коня и исчез в облаке пыли.
Паддок проводил этого малоприятного человека признательным, почти что благоговейным взглядом. Тревога миновала, пора было подумать о том, чтобы снова обеспечить медицинское сословие работой — на сей раз настоящей.
Глава XVI СУД БОЖИЙ НА ПОЛЕ БИТВЫ
Хроники шпаги и пистолета изобилуют примерами, которые, будучи иной раз страшными, а иной раз — смешными и нелепыми, иллюстрируют некие великие нравственные истины. Но мы о них умолчим. Дуэль, как нам всем известно, — это действо, задуманное в духе «Панча и Джуди»{58} — фарс об убийстве. Доблестный воин, отец Стерна{59}, испустил (или едва не испустил) дух с торчащим из спины двухфутовым концом шпаги — и все из-за пирога с гусятиной. Я часто задумывался над тем, каковы были на самом деле подробности той роковой ссоры. Однако такого рода трагедии — все до одной — неизменно отдают гусиным пирогом. О храбрый капитан Стерн, ну почему же, почему, когда ты нацелил на этот фатальный объект сверкающие нож и вилку, рядом с тобой не оказалось авгура{60}; он тряхнул бы снежно-белой бородой, и ты бы сразу понял, что под радующей глаз оболочкой-корочкой ждут случая вырваться на волю вещие птицы судьбы — твоей судьбы! Остерегись, перед тобой пирог Пандоры!{61} Останови свою руку, безумец! Не в пирог целит твой нож, а в твое собственное горло! Но не иначе как по наущению Мефистофеля пирующие пускают в ход столовые приборы, пирог разрезан, птицы запели!{62} Итак, поспешим к Пятнадцати Акрам и посмотрим, чем там все закончится.