«Он вернется». Она куталась в слова Хэнка, как в шаль, отгораживаясь ими от мрачных мыслей. Она отчаянно хотела, чтобы отец оказался прав. Потому что, если он ошибся, если Блейк не вернется, Энни не представляла, что ей делать и где ее место.
5
Ночь прошла беспокойно. Энни несколько раз резко, словно от толчка, просыпалась в отголосках собственного плача, простыни сбивались вокруг ее ног, влажные и пахнущие чем-то кислым. Последние четыре дня она бродила по дому, как привидение, не находя себе места. Она редко отваживалась отойти далеко от телефона.
«Энни, я совершил ошибку. Я прошу прощения. Я тебя люблю. Если ты вернешься домой, ко мне, я никогда больше не буду встречаться с Сюзанной».
Энни ждала этого звонка целыми днями, а когда наступала ночь, забывалась беспокойным сном, и этот звонок ей снился. Она знала, что должна что-то делать, но понятия не имела чтó. Всю жизнь она заботилась о других, старалась создавать идеальные условия для Блейка и Натали, и теперь, оставшись одна, она чувствовала себя потерянной.
«Ложись и спи». Вот оно. Энни снова забралась под пуховое одеяло и уснула.
В дверь постучали.
— Я скоро выйду, — пробормотала Энни и потянулась.
Дверь распахнулась, на пороге стоял Хэнк. Он был во фланелевой рубашке в красную и голубую клетку и в выгоревшем, покрытом пятнами комбинезоне, это была своего рода его униформа, в которой он почти сорок лет ходил на лесопилку. Хэнк держал поднос с едой, в его прищуренных глазах и чертах лица читалось неодобрение. Он осторожно поставил поднос и подошел к кровати.
— Паршиво выглядишь.
Энни вдруг расплакалась. Она знала, что это правда, что она тощая и некрасивая, и никто, включая Блейка, ее никогда больше не захочет. От этой мысли ее вдруг затошнило. Зажав рот рукой, она бросилась в ванную. Ей было стыдно, что отец слышит, как ее рвет, но она ничего не могла с этим поделать. Когда приступ рвоты прошел, она почистила зубы и на дрожащих ногах вернулась в комнату. Хэнк посмотрел на нее с тревогой.
— Вот что! — Он с хлопком сложил ладони вместе. — Ты идешь к врачу. Одевайся.
При мысли о том, чтобы выйти из дома и куда-то пойти, Энни охватил ужас.
— Я не могу. Люди…
Она сама не знала, чего боится, знала только, что в этой комнате, в постели, в которой она спала с детства, она чувствует себя в безопасности.
— Знаешь, детка, хоть ты и взрослая, я все еще могу перекинуть тебя через плечо. Так что выбирай: или ты одеваешься, или едешь в город в этой пижаме. Выбор за тобой, но в город ты поедешь в любом случае.
Энни хотела возразить, но она знала, что отец прав. Да и, если честно, было приятно почувствовать, что о ней заботятся.
— Ладно, ладно. — Она медленно прошла в ванную и переоделась в ту же помятую одежду, в которой приехала. Зачесать волосы наверх было уже выше ее сил, поэтому она просто провела по ним пальцами и спрятала красные опухшие глаза за темными очками. — Пошли.
Энни смотрела в приоткрытое окно отцовского пикапа «форд». За ее головой дребезжала о стекло пустая подставка для ружья. Хэнк вел машину, умело объезжая выбоины на дороге, и затормозил перед приземистым кирпичным зданием. Написанная от руки вывеска гласила: «МЕДИЦИНСКАЯ КЛИНИКА ГОРОДА МИСТИК. ДОКТОР ДЖЕРАЛЬД БАРТОН, СЕМЕЙНЫЙ ВРАЧ».
Энни улыбнулась. Она много лет не вспоминала старого дока Бартона. Когда-то именно он принимал роды у ее матери, и на протяжении почти двадцати лет он же лечил все ее простуды, ушные инфекции и травмы, которые нередко случаются в детстве. Он был такой же частью ее детства и отрочества, как скобки на зубах, школьные танцы и купания нагишом в озере Кресент.
Хэнк выключил двигатель. Старый «форд» зашипел, закашлял и замолчал.
— Так странно снова привозить тебя сюда. Я вдруг испугался, что забыл сделать тебе прививку, и тебя не возьмут в первый класс.