Она сама сняла его с тачки, сама положила в могилу, сама засыпала землей. Затем выпрямилась. Платок упал у нее с головы. Она простерла руки к небу. Ее увядшие губы шевелились, жаловались, обвиняли, может быть, искали проклятий, но не находили. С плачем упала Розичка на свежий холмик, поцеловала землю и воскликнула сквозь слезы:
— Теперь вот все убедятся, какое у него было доброе сердце.
Я видела Яхимово погребенье, я да звезды на небе — мы одни шли в похоронной процессии. И с той поры я с особым чувством гляжу на вас, благородные дамы с гордым челом и скромно потупленным взором! И когда я слышу, как превозносят ваши добродетели и достоинства, когда вижу, как преклоняются перед силой вашей и духом и дивятся вашему добросердечию, я всегда вспоминаю эту свежую могилу за кладбищенской оградой, подобную ране на груди земли, и огромные, торжественные звезды над ней, и несчастную, распростертую на земле подругу самоубийцы. И думаю я… А вот о чем я думаю, — об этом я расскажу вам когда-нибудь в другой раз.
Перевод В. Бабицкой.
ПОЦЕЛУЙ{53}
Отзвонили полдень и вдруг зачастили по покойнику. Игравшие на деревенской площади дети не обратили на это ни малейшего внимания; мужчины хоть и обнажили головы, но сохраняли такой вид, словно ничего особенного не произошло; одни женщины всполошились. Все побросали — одна на плите, где заканчивала стряпать обед, другая в хлеву, где выдаивала полуденное молоко, третья в чулане, где, пользуясь первым теплым солнышком, обметала зимнюю пыль. Словом, собирались отовсюду на обычную в таких случаях сходку под вековую липу, раскинувшую свои могучие ветви близ старой церкви посреди горной деревни.
«Кто ж это помер?» — спрашивают друг у дружки женщины, но ни одна о том и ведать не ведает. Не слыхать было, чтобы в приходе кто-нибудь тяжко хворал. По крайней мере бабы из окольных деревень ни о чем таком не знали, когда в прошлое воскресенье перед обедней, по своему давнему доброму обыкновению судачили, а ведь воскресенье было только позавчера.
Гадают наши горянки, гадают, кто преставился, перебирают всех стариков, и хотя поминутно воздевают руки и крестятся, дабы никто не подумал, будто их привело к церкви под липу лишь праздное любопытство, а не христианская любовь к ближнему, однако ж они скорее мыслью на колокольне у пономаря, чем сердцем — возле душеньки, расстающейся в эти мгновения с миром. Каким же ударом пономарь будет вызванивать теперь?
Эва, двойным! Стало быть, женщине открывается сейчас правда божья; кабы тройным вызванивал — значит, мужчине. Под липой новая волна изумления и догадок: кто ж это из соседок почил вечным сном, в чьем же дому смерть?
Кумушки решают дождаться пономаря, чтобы, как только он выйдет из церкви, тут же и спросить его об этом. Пусть себе скотина мычит у пустого желоба, пусть яичница подгорает в печи, пусть забирается кошка в раскрытую кладовку и лакомится чем хочет, пусть муж ворчит сколько угодно — дескать, опять не дождаться обеда, — они не тронутся с места, пока не утолят свое любопытство. Право же, узнать из первых рук такую новость стоит всех этих мелких неприятностей. Тем более что муж быстро остынет, как только жена выложит ему, в чем дело; и во всех домах не только сегодня, но и еще много дней кряду будут толковать, судить да рядить об этой неожиданной смерти.
Тому, кто не знает, следует сказать, что разговоры для нас, жителей гор, примерно то же, что для рыбы — вода, для ребенка — мед, для птицы — воля, для луга — роса. Кто хочет, чтоб мы помалкивали, тот желает нашей смерти, не иначе. Лучше мы все, сколько нас ни есть под Ештедом, будем сидеть без хлеба, без соли, на одной сухой картошке, но от доброй беседы мы не откажемся, в разговорах мы облегчаем душу, черпаем новые силы, находим исцеление, разговор — это наша исповедь. Ни за что на свете девица не пойдет у нас одна за травой, ребенок — по ягоды, мужик не отправится один в путь-дорогу, а баба — за хворостом. Что бы мы ни делали, все делаем сообща, иначе у нас работа не спорится, скука одолевает и ни к чему душа не лежит. Зато когда рядом с нами есть еще кто-то, с кем можно поговорить обо всем мыслимом и немыслимом, то тут уж дело у нас так и горит, так и пляшет, любо-дорого посмотреть, всем понизовым на диво!