— Что ж вы против меня имели, и чем я вам не потрафил? — вскричал он, побагровев.
Старика напугал его громовой голос.
— Да не кричи ты с бухты-барахты, — принялся он урезонивать Лукаша, обеспокоившись, — неужто не знаешь, что гнев да злоба суть богохульство?!
— Тогда скажите прямо, почему вам не хотелось отдавать за меня дочь! Считали меня мотом, вертопрахом или думали, голодать у меня будет? Может, вам и теперь неохота отдавать ее за меня?
— Отдам, охотно отдам! Отчего ж неохота, раз уж ты ее так домогаешься?!
— Только поэтому?
— Оставь свои вопросы при себе, коли ты такой сердитый!
— Не оставлю! Я хочу знать, что вам во мне не по нутру и почему вы отдаете за меня дочь без той радости, какую полагалось бы видеть.
Кум Печальник долго размышлял, видимо, не зная, как лучше поступить; наконец он решил действовать напрямик, убеждая себя, что прямым путем скорее достигнет цели и что не к лицу ему вилять да изворачиваться.
— Ну, уж коли говорить всю правду, как на духу… то…
— Что — то?
— А то. Хотя как отец я с превеликой радостью отдаю за тебя Вендулку, хотя лучшего зятя, чем ты, я и желать не могу, однако ж не советовал бы тебе брать ее в жены, а ей не советовал бы идти за тебя.
Старый Палоуцкий отер пот со лба. Этот Лукаш умел припереть к стенке, от такого не отделаешься. Да оно и к лучшему, что он упорствовал: по крайней мере принудил высказать то, что камнем лежало на сердце с той минуты, как дочь предуведомила отца. Старик долго раздумывал, выкладывать ли все начистоту, и как, и когда. Теперь это, слава богу, позади, но скольких усилий ему это стоило!
Услышав ответ, Лукаш и его шурин так и обомлели, и все кумовья с кумушками, которые уже успели пробраться в горницу, чтобы поглазеть на сватовство, обомлели тоже. Чего-чего, а такого признания никто не ожидал! Ведь во всем горном крае уже несколько лет люди в один голос твердили, что еще никогда и никто так друг другу не подходил и так не любил друг друга, как Лукаш Палоуцкий и Вендулка Палоуцкая; молва об их несчастной любви, удивительном постоянстве девушки и безутешности парня, вечными узами связанного с другой, была у всех на устах; люди радовались от чистого сердца, что они наконец соединятся, и с превеликим нетерпением ожидали их свадьбы, словно праздника какого, — и вдруг нате-ка: кум Печальник преподносит этакую пилюлю!
Но все довольно быстро опамятовались. Переглянулись, как бы желая этим сказать: «Да ведь мы его знаем, известно, что это за гусь, во всем ему нужно найти закавыку!» — один только Лукаш не удовольствовался услышанным и снова принялся расспрашивать старика:
— Коль скоро вы мне не советуете брать Вендулку в жены, а ей — выходить за меня, стало быть, у вас есть на то причина. Может, вы считаете, что она ко мне уже не так благоволит?
— Не морочь мне голову! Небось сам знаешь, Вендулка ни разу ни на одного парня не взглянула, кроме тебя: кабы ты не овдовел, по гроб осталась бы незамужней. Со всех сторон сватали, и женихи все завидные, но я ни о ком другом и заикнуться перед ней не смел!
— Если б кто, заручившись вашим согласием, шел мимо моего двора, клянусь, не вернулся б он целым домой! — выпалил Лукаш с такой горячностью, что старик испуганно отшатнулся от него, снова предостерегая от греха. Лукаш весь вспыхнул от гнева, но гнев был ему к лицу, очень даже к лицу. До чего ж красив был этот Лукаш! И глядел, и держал себя так, будто и впрямь владычил над тремя замками.
— Как она не перестала ко мне благоволить, так и я неизменно ношу ее в своем сердце, — продолжал неистовствовать молодой вдовец, пропуская мимо ушей сделанное ему предостережение. — Я как сейчас слышу ее рыдания на клиросе, когда меня венчали. Еще немного — и я сбежал бы от невесты и попа, кинулся бы к Вендулке, и живым меня никто не оттащил бы от нее! Поверьте, не ради невесты стоял я на коленях перед алтарем, невеста была мне постыла, она хорошо знала, что всеми помыслами я с другой, и все-таки не унялась, пока не одурманила моих стариков, и тогда мне пришлось их уважить. Ради них стоял я на коленях перед алтарем, чтоб они потом не попрекали меня — дескать, срам свел их в могилу раньше, чем бог судил.
— Жену и родителей не тревожь! — опасливо вразумлял его кум. — Пустыми речами не вынуждай их встать из могил, не то придут ко мне ночью допытываться, что мы от них хотели! Мертвым — покой, а живым — живое! Ведь я тебе уже сказал: ничего против тебя не имею, уважаю тебя, как достойного человека, примерного сына, хорошего соседа. Коли тебе не по вкусу, то, о чем я проговорился, — не моя вина, зачем напирал?! Но и брать грех на душу я не хотел, я должен был тебя остеречь, и ее — тоже, чтоб вы после мне не пеняли, разглядев то, что я вижу уже сейчас. Ну да будет! Приступим к делу. Дам тебе за своей дочкой Вендулкой тысячу дукатов еще до того, как пойдешь с ней венчаться в церковь, тут же отсчитаю, на этом столе, все до единого крейцара. И добром разным, какое положено невесте, тоже оделю сполна. Коли согласен — дело сделано.