Такого оборота Лукаш вовсе не ожидал, он думал, она на все согласится, лишь бы жених не уходил из дому, — если уж не из-за чего другого, то хотя бы из-за возможных пересудов. Мало того, что он обманулся в своих ожиданиях, — изволь теперь выполнять то, чем грозился, иначе сядешь перед ней в лужу! Лукаш взял шапку и отправился в трактир, куда его обычно не больно-то тянуло, а сейчас и подавно; даже при покойнице он спасался в трактир, лишь когда очень уж тосковал по Вендулке. Теперь же его спроваживает туда сама Вендулка, — как еще понимать ее отказ?
Он ушел, и на сей раз в нем бурлила не только кровь, но и желчь. Ему хотелось во что бы то ни стало отомстить вздорной и жестокой невесте. Поэтому, возвратясь поздно вечером домой, Лукаш принялся сшибать стоявшие в сенях лохани и ведра, чтоб в горнице было слышно, чтоб Вендулка знала, что он впервые в жизни напился в трактире, и все из-за нее!
Но могла ли Вендулка не сообразить, что он нарочно поднял весь этот тарарам?! Она хотела было рассердиться, но, когда в сенях точно гром загромыхал во всю мощь, ее разобрал такой смех, что она, прикусив губы, прямо вся тряслась от смеха. Лукаш намеревался проучить ее, а наказал самого себя. Она хорошо знала, что по части выпивки он не мастак, и столь же хорошо понимала: пьяницей за один вечер не станешь, коли нет у человека к этому склонности.
Когда жених и невеста увиделись на следующий день, она ни единым словом не обмолвилась о его вчерашней выходке, но еще поспешнее, чем обычно, оставила Лукаша и принялась за домашнюю работу. Вендулка боялась рассмеяться ему в лицо, поговори она с ним подольше, — ведь что вытворял ночью! Добро бы ему было шестнадцать лет, а то почтенный селянин, хозяин, да к тому же еще вдовец! Посшибал лохани, ведра — и все из-за какого-то поцелуя!
Этим она, видно, еще больше раззадорила и разозлила Лукаша. Ему не хотелось, видит бог, не хотелось пускаться во все тяжкие, но что еще оставалось при таком обращении?! Волей-неволей вспомнил он, что говорил о ее нраве отец. А он тогда еще посмеялся над кумом, отказываясь ему верить! Стало быть, старый Палоуцкий не всегда хнычет понапрасну, как думают люди. Лукаш приходил к выводу, что ахи да охи старика не лишены довольно-таки веских оснований.
«Ежели она и впрямь забрала в голову фигурять передо мной и показывать свой железный характер — что ж, придется показать, что и у меня он тоже не из марципана», — решил он однажды и, не сказав в тот вечер ни слова, даже не предупредив Вендулку, вновь отправился после ужина в трактир, словно между ними было уже договорено, что он может ходить туда, когда ему вздумается. Вендулка же на другой день опять ни гугу… Нет, так дело не пойдет! Лукаш уже видел, что с невестой ему не совладать, пока не насолит ей хорошенько, авось тогда она опомнится.
— Вчера тобой нахвалиться не могли за то, что я теперь до утра просиживаю в трактире. Прежде-то меня там и в глаза не видели… — насмешливо обронил Лукаш.
— Верно, это те умники, что горазды перекладывать с больной головы на здоровую.
— Но ведь они хорошо знают, что я б с ними не сидел, кабы ты вела себя как надо.
Шутливость Вендулки будто ветром сдуло.
— Разве я не гляжу тут за всем хозяйством, что ты так говоришь и другим позволяешь?
— Первое дело в каждом доме — это потрафить хозяину.
Вендулка призадумалась… Чем объяснить, что Лукаш никак, ну никак не желает ее понять? Ведь побуждение ее ясно как божий день, всякий уразумеет и согласится, только зломыслие да упрямство могут видеть здесь то, чего нет. Неужто отец был прав тогда, высказывая свои опасения?
— Я ведь знаю, у тебя светлая голова и доброе сердце, — молвила она наконец Лукашу. — Почему ж ты вдруг вздумал таить это от меня? Прикидываешься самым что ни на есть обыкновенным человеком?! Я уже не раз говорила, что перешла к тебе вовсе не ради нежностей — это еще успеется, но ради того, чтоб в твоей усадьбе снова была хозяйка, а у твоего дитяти — мать. Я полагала, что и шурин твой зовет меня сюда только ради этого; будь у меня хоть малейшее подозрение, что вы смотрите на это иначе, — ноги бы моей здесь не было!
Вендулка так распалилась от волнения, что от нее лучина бы занялась.
— Вот те, пожалуйста, сама признаешь, что все остальное тебе дороже! Как же мне не досадовать?! И это — за то, что я столько лет хранил к тебе любовь? Ни разу из-за тебя на покойницу жену не взглянул ласково, все роптал в душе, что не ты рядом со мной, а она… Но какая б она там ни была, покойница скорее язык бы себе откусила, чем сказала бы мне «нет»; чего я хотел, того и она хотела. Добро бы ты ершилась, если б я требовал от тебя бог знает чего, а то ведь и надобен-то мне один-единственный поцелуй. Докажи, что умеешь и будешь считаться со мной. Но, видно, ты кочевряжишься не из-за поцелуя, просто хочешь показать, что я для тебя ничего не значу! Как же мне после этого не сетовать! Да попроси я любую девушку, чтоб поцеловала меня, без всякого, просто по знакомству, — каждая это сделает не задумываясь.