А это поистине так и было. Наступил март 1848 года{60}. И перед народами, которые долго томились под гнетом злой воли одиночек, открылись новые горизонты, а над их головами засверкал первый луч золотого утра свободы.
Однажды, когда Павлик снова появился в дверях вечно сырой и продуваемой сквозняками комнаты, похожей на тюрьму, но ставшей для Павлика его Эльдорадо, он увидел, что экспедитор вместо книги держит в руках пачку газет.
На его прыщеватом лице, которое и прежде, по крайней мере в глазах Павлика, было значительным, ныне сохранялось выражение некой таинственности, что сразу же весьма озадачило юношу. Павлик не решался спросить, что произошло, но в том, что произошли события чрезвычайные, он был почти убежден.
Пока он искал подходящие слова, чтобы задать свой вопрос, время было упущено. Передняя начала понемногу наполняться соседями из близлежащих домов, и экспедитор по их просьбе стал читать газету.
У Павлика закружилась голова, все вокруг поплыло, как в тумане. Он слышал чтение экспедитора, понимал большую часть слов, но никак не мог уловить их смысла.
В состоянии странной растерянности провожал он сегодня своего господина наверх в его комнату. Да и Собеслав был совсем не такой, как обычно; он произносил слова, недоступные пониманию Павлика, требовал от него чего-то непонятного. К примеру, велел ему посмотреть в нижнем ящике платяного шкафа, не лежит ли там шпага, с которой он ходил на маскарад, а когда Павлик принес ее, принялся размахивать ею во все стороны. Но вдруг, словно испугавшись своего поступка, приказал вновь ее спрятать, с опаскою взглянув, опущены ли шторы на окнах.
Но не прошло и пяти минут, как Павлик должен был опять идти к шкафу посмотреть, не забыл ли Собеслав в деревне во время каникул свое ружье и стоит ли оно по-прежнему там в углу. А когда Павлик нашел ружье и принес хозяину, тот схватил его и начал, крутясь на месте, прицеливаться, так что Павлик в испуге отскочил, хотя и знал, что ружье не заряжено.
Что бы это могло значить? Что означали в предшествующие дни частые и поспешные свидания Собеслава с его друзьями, их осторожное перешептывание? Почему царит такое оживление во дворе, в трактире, на улицах? Ведь, встречаясь прежде, эти люди не останавливались, ничему не удивлялись, не собирались группами, не строились в шеренги, двигаясь куда-то, а куда? Этого Павлик по их движению угадать и понять не мог. Теперь экспедитор не уделял ему никакого внимания, будучи всегда окружен людьми, о чем-то советуясь с ними, что-то объясняя, высказывая предположения, уговаривая, разубеждая; уже много дней он с Павликом и не заговаривал о книгах.
Павлик неоднократно порывался повторить свой вопрос, что же собственно происходит, но, пока он решался на это — с трудом и, как всегда, после долгих колебаний, — его обычно уже оттирали в сторону, а робкий его голос бывал заглушен чьим-нибудь другим. Своего господина он вовсе уже не понимал. Тот обращался к Павлику так, словно ему все известно, не предполагая, что юноша до сих пор не имеет представления, отчего все вокруг него кипит и бурлит.
У памятника св. Вацлаву состоялся большой митинг — первое решительное действие после многолетнего общественного застоя. Был избран национальный комитет, пресса стала менее строгой, обсуждался вопрос о петиции к правительству. Прага отважилась наконец, спустя два с половиной столетия, снова заговорить в полный голос, надеяться; даже самый равнодушный человек старался идти в ногу со временем. Все интересовались новостями в газетах, с нетерпением ждали их выхода, каждый имел о них свое мнение, которым делился с другими, а тот, кто сам не умел прочесть, нередко отдавал деньги на покупку газет и даже платил тем, кто рассказывал, о чем в них говорится.
Наконец, благодаря ежевечерним рассказам экспедитора, до некоторой степени прояснилось и в голове Павлика. Он уразумел, что является участником грандиозных событий, что речь идет о великом возрождении нации, что все люди станут теперь жить лучше, чем прежде, богатый и бедный будут иметь в суде одинаковые права, а все уважаемые граждане будут равны между собой. Не низкое происхождение, не бедность, но только преступление будет разделять людей и станет для них позором и препятствием для продвижения в обществе. Однако для того, чтобы осуществилось все это удачно, потребуется много усилий, большая осторожность; впрочем, в успехе нет сомнения, ведь сам император хотел этого, сам обещал закрепить свое желание в соответствующих законах, принятых сеймом, где теперь рядом с князем будет заседать пастух, и эта чудесная перемена совершится благодаря конституции.