Стрельба затихла, с улицы слышались веселые, радостные возгласы, а Собеславу становилось все яснее, что он весьма заблуждался прежде, полагая, что слава — всего лишь мыльный пузырь.
Размышляя о возможной победе народа, которым руководили в основном его друзья и товарищи, провозгласившие Собеслава своим вождем, он окончательно пришел в себя. Ведь все почести достанутся им? Его же имя не будет высечено на обелиске, который благодарное отечество воздвигнет своим сыновьям, сражавшимся сегодня. Этого нельзя допустить, его имя должно стоять первым!
Да, он тотчас появится между сражающимися, скажет им, что превозмог горячку, боль, страшную болезнь, лишь бы повести их к победе. Он поднимет на баррикаде свой меч за святое дело свободы! Разве его не сравнивали с Бржетиславом, Бенашем Гержманом, Забоем? В те минуты он был искренне убежден, что стоит ему появиться в рыцарском облачении перед восставшими с поднятым над головой мечом, как враги, объятые страхом и ужасом, начнут не только сдаваться без единого выстрела, но и побегут с поля боя.
Так решил он поступить, хотя не мог не знать, что не все из его друзей относились к нему одинаково. Были между ними и такие, кто пренебрежительно отзывался о нем как о человеке, в котором много тщеславия, но мало храбрости, много показного, но нет убежденности. Не известно, что сказали бы они о его болезни? Им ничего не стоило его оскорбить… Однако он не хотел признаться себе в этом.
Но где же его одежда, оружие, куда, наконец, подевался Павлик?
Только сейчас он вспомнил, что не видел его с полудня, и словно во сне перед ним прошло все происшедшее после событий на Вацлавской площади. Будто в тумане увидел он Павлика, проскользнувшего к двери в его, Собеслава, мундире, с его оружием. Это был его двойник. Но откуда у него взялись такая смелость и отвага подражать своему господину? Нет, наверно, во сне видел он Павлика; однако все это он объяснил привычным стремлением слуги чистить его платье. Но где же он все-таки столько времени пропадает? Почему не возвращается домой, разве забыл он, что его господин болен? Очевидно, не идет обратно из-за излишней осторожности, из опасения потревожить его, — стоит на улице в толпе зевак?
Пока Собеслав размышлял, что случилось с Павликом, двери медленно распахнулись, и юноша вошел в комнату.
Собеслав не верил своим глазам. Павлик был в его белом костюме, опоясан его мечом, держал в руках его ружье, а на его голове была надета украшенная перьями шляпа. Но в каком состоянии было все это пышное облачение!
Собеслав не успел прийти в себя от справедливого гнева, видя такую неслыханную дерзость, не успел протянуть руку, чтобы сорвать с его головы шляпу, как Павлик усталым движением сам снял ее, отбросил назад волосы, закрывавшие лицо, и предстал перед господином бледный, залитый кровью…
— Что с тобой? — взволнованно воскликнул Собеслав, окончательно сбитый с толку.
— Они отброшены, — отвечал Павлик слабым голосом и, пошатнувшись, схватился за стол.
— Ты ранен? — продолжил спрашивать Собеслав.
— Сегодня они уже не вернутся, — прошептал Павлик, — а завтра к нам подоспеет подмога из близлежащих деревень.
Собеслав нахмурился. Ему неприятно было слышать слова Павлика особенно потому, что он, решившись уже принять участие в бою, который закончился, не только не сделал этого, но и вообще не сыграл в нем никакой выдающейся роли.
— Кто позволил тебе убежать, да еще в моей одежде? — спесиво напустился он на слугу.
— Простите меня! — умоляюще произнес Павлик, устремив на господина утомленный взгляд. — Когда я понял, что вы не можете сойти вниз, я поспешил на улицу вместо вас; в этой суматохе, в которой вообще никто ничего разобрать не мог, все приняли меня за вас. Да вы бы и сами меня не узнали.
Печальная и в то же время светлая улыбка промелькнула на его лице, которое с каждой минутой все больше бледнело.
— Ничего позорного для вас в этом нет, меня не только никто не узнал, но я и держался таким образом, чтобы ничем не повредить вам, — поторопился объяснить юноша, заметив, что господин снова готов обрушиться на него. — Впрочем, вы сами во всем убедитесь. Если бы не мы, баррикада в Перевозном переулке была бы взята; мы нагнали на солдат такого страху, что, начав отступать от нашей баррикады, они уже вынуждены были отступить повсюду… Но что это со мной? Все кружится перед глазами. Действительно ли они ушли, не начинается ли опять перестрелка? Вы ничего не слышите?