Леокад вздрогнул.
— Да, ты сейчас не принадлежишь себе, — повторил Клемент с грустью. — Ты принадлежишь женщине, да еще какой — Королеве колокольчиков! Сегодня, когда ты весь вспыхнул и не мог отважиться поднять на нее глаза, когда твоя протянутая к ней рука дрожала подобно осенней былинке, я убедился, что ты влюблен в воспитанницу усерднейшей и лицемернейшей из всех богомолок, против которой мы уже давно боремся, которая оплела всю Прагу паутиной ханжества, которая и сегодняшнее торжество придумала, дабы осквернить то, что для нас всего святее. Она хочет добиться, чтобы хитрецы-лицемеры, прикрываясь божьим именем, могли вечно пить кровь простых честных людей, вознаграждая их посулами вечного блаженства, будто бы ожидающего их на том свете. Ты любишь внучку убийцы!
— Клемент! — вскричал Леокад не менее страстно, чем его брат. — Ты злоупотребляешь моей любовью к тебе.
— Если не веришь, убедись сам. Иди в Подскалье на Славянский холм и спроси там про семью Неповольных. В любом домишке, в любой лачуге тебе ответят, что в продолжение многих лет не было у них злейшего врага, чем их хозяйка. Как пиявка, каплю по капле высасывала она из своих работников всю кровь. Она разбила основанный на любви союз между своей дочерью и одним благородным юношей, союз, благословленный еще ее покойным супругом. Она возненавидела юношу за его человеколюбие, отослала из дома, а потом, обманув свое дитя ложным известием о его смерти, выдала ее за человека, который был у нее в полном подчинении. Когда однажды несчастный любовник был найден в ее саду мертвым, она нагло объявила его самоубийцей, и палач увез его на тачке, как падаль. Простые люди не поверили ей; несчастного сочли ее жертвой и, омочив в его невинно пролитой крови свои одежды, с почетом проводили покойного туда, где полагалось его похоронить. От ее дома они, наверно, камня на камне не оставили бы, если бы их не разогнали солдаты. Только с помощью могущественных ее друзей, иезуитов, было предотвращено судебное разбирательство этого страшного дела, но ее дочь лишилась рассудка после этих ужасов и в припадках безумия громко остерегала любимого от удара шпагой, той самой шпагой, которую ее муж, по настоянию тещи, вытащил из ножен, чтобы убить его, когда тот прибежал к ним больной, в отчаянии, что у него отняли невесту… Да, это она, Неповольная, в продолжение многих лет препятствует всякому прогрессу, и истребляет все благое, и, опираясь на тайных своих покровителей, отваживается поступать всем наперекор. Ведь одна она во всей Праге предоставила в своем доме убежище изгнанным иезуитам. Они и по сию пору там живут. А сегодняшняя процессия есть плод деятельности Общества, которое тоже работает на нее и в самое ближайшее время обратится с просьбой к властям, чтобы в видах сохранения нравственности была ограничена печать; потом возбудит ходатайство, чтобы евангеликов не хоронили на тех же кладбищах, что и католиков, как это было до сих пор; кругом лиц, близких к этому Обществу, будет составлен адрес императору, под которым должен подписаться весь город, о запрещении в коронных землях всех книг, в которых умаляется значение католицизма, а это можно отыскать в любой, которая чем-нибудь им не понравится. За этим адресом вскоре последует другой, в котором будет высказано пожелание правительству обложить новыми налогами крестьян, чтобы у них не было времени заниматься такими вещами, до которых им не должно быть никакого дела, иначе они становятся дерзкими и ленивыми; а напоследок, говорят, заготовлена огромная петиция с просьбой, чтобы, ввиду опасного положения, в котором сейчас находится Европа, иезуиты — самые бдительные стражи народной совести, как они себя рекомендуют, — вновь заняли свои прежние резиденции. О, эта женщина — поистине злой гений Праги!
— Если бы даже все, что ты о ней говоришь, было правдой, разве могут отвечать дети за прегрешения своих близких? — возразил Леокад.
— Конечно, нет! И все-таки, пусть невольно, но они наследуют их наружность, способ мышления, особенные свойства. Разве мы, к своему неудовольствию, не унаследовали характер от отца и только сердце от матери? Разве не принимаем с самого нежного возраста с благоговением, с твердой верой в ее непогрешимость каждое ее слово, разве не согласны с каждым ее суждением еще прежде, чем она его выскажет? Горе молодой Неповольной и в первую очередь горе тебе, если она так же охотно и с такой же радостью прошла школу у своей воспитательницы, как мы с тобой — у нашей!..