— Каждый, кто только к ней приближался, говорил, что сегодня прекраснейший день в его жизни, — нерешительно отозвалась пани Неповольная.
— Ну, разумеется, барышня глядела только в ту сторону, откуда был слышен голос безусого льстеца, и не обращала внимания на шипение змеи, отравляющей наше дело своим ядом, — упрекнул ее иезуит. — Не следовало бы вам столь часто предоставлять ее самой себе, тем более что вам известно, какая великая миссия на нее возложена. Вот и результат: она недостаточно проворна и сообразительна, чтобы наблюдать и делать верные выводы из своих наблюдений.
Пани Неповольная невольно закусила губу. Отец Иннокентий уже не раз напоминал ей, чтобы она как можно чаще находила для внучки занятия в непосредственной близости от себя и больше говорила с ней, она же не только умышленно пренебрегала его советами, но именно из-за них все решительнее отдаляла ее от себя. Ей казалось, что в лице Ксаверы духовник хочет заполучить постоянную осведомительницу, которая докладывала бы ему на исповеди о каждом ее шаге и каждом слове, а это ей было вовсе ни к чему. Ведь, кроме своего святошества, она то и дело завязывала романы, пускаясь порой в такие приключения, которые уже и не назовешь галантными. Этим она все еще надеялась зажечь пламя ревности в сердце своего духовника!
Нет, хозяйка дома «У пяти колокольчиков» никоим образом не заслуживала той восторженной благодарности, которую питала к ней внучка, никогда не знавшая истинной любви и заботы. Девочка одиноко росла в большом саду, заботились о ней меньше, чем о каком-нибудь деревце, которое лелеял садовник. Единственную свою забаву и отраду видела она в том, чтобы побегать с молоденькой служанкой по газонам, полакомиться прямо с дерева еще зелеными плодами, а зимой кататься по льду в замерзших фонтанах, кормить окоченевших от холода птичек. Бабушка окликала ее только затем, чтобы позабавиться, упрочить свою власть над ее душой и заодно обтесать некоторую угловатость в манерах: ведь Ксавере следовало войти в роль, которую уготовил для нее отец Иннокентий с той самой поры, как окрестил ее именем святого, которого уважал больше всех.
— Надеюсь, она вскоре пресытится сладостным напитком лести. Он опьяняет ее с непривычки, — отвечала пани Неповольная, не подавая вида, что упрек чувствительно уколол ее. — Я, со своей стороны, нисколько не сомневаюсь, что в ближайшее время она не только отрезвится, но еще и приятно нас чем-нибудь удивит. Однако, дорогой отец, не желаете ли вы дать мне какой-либо совет ввиду того, что завтра мы обе будем представлены во дворце? Подружки девы Марии нарочно выбрали Ксаверу, чтобы от имени всех она поблагодарила принцессу за прекрасные подарки.
Отец Иннокентий извлек из нагрудного кармана несколько небольших листков бумаги.
— Я уже подумал об этом и набросал несколько вопросов, с которыми принцесса скорее всего обратится к вам, — сказал он, подавая ей свои заметки. — А здесь я наметил, как лучше всего отвечать. Не будет лишним, если вы это несколько раз просмотрите; следует иметь в виду все возможные варианты. А теперь позвольте покинуть вас, дабы вы могли спокойно все обдумать. Если вы сумеете разумно воспользоваться ожидающими вас возможностями, это значительно продвинет вперед наше общее дело.
С этими словами иезуит поднялся с места, и пани Неповольной не оставалось ничего другого, как тоже встать, поблагодарить его и с приятной улыбкой обещать, что она сейчас же запрется у себя в спальне и внимательнейшим образом изучит все его заметки — ведь завтрашняя аудиенция во дворце должна пройти не менее успешно, чем сегодняшняя процессия, и иметь не менее важные последствия.
Озабоченная предстоящим, втайне негодуя на духовника, и сегодня не выразившего ей никакой благодарности, пани Неповольная забыла позвать домой Ксаверу, которой надлежало как можно скорее лечь в постель, чтобы завтра во дворце быть свежее розы.
Ксавера все еще бродила под старыми деревьями — единственными друзьями ее одинокой юности, в тени которых освежало свои пылающие головки уже, верно, пятое поколение девушек из семьи Неповольных. Она еще не сняла свой богатый праздничный наряд и была так бледна, как свет луны, который, пронизывая густые, увлажненные дыханием ночи кроны дерев, белыми пальцами рисовал перед ней на песке таинственные письмена, а цветы, благоухавшие вдоль всего ее пути, разгадывали их в безмолвном изумлении с чуть слышными вздохами.