Оскорбленные в своих лучших чувствах, дамы охотно поднялись бы и ушли, если бы не опасались недовольства со стороны мужей и отцов. Едва ли эти господа похвалили бы их за то, что, ущемленные в своем достоинстве, они в такой степени забылись, и, возможно, потребовали бы от них принести извинения эрцгерцогине за нарушение придворного этикета. Нет, достаточно унижений! Делая поэтому неимоверные усилий, чтобы держать себя в руках, дамы предусмотрительно советовались между собой, как всего яснее и вместе с тем всего деликатнее показать принцессе, что она безмерно огорчила их, оказав предпочтение Неповольной — дерзкой охотнице за человеческими душами, оставляющей на долю внучки охоту за мужскими сердцами, а ведь прежде с ней самой никто не мог равняться в этом, что может подтвердить большинство присутствующих.
Лишь одна из благородных, высокопоставленных дам не принимала участия в этом разговоре — госпожа фон Наттерер.
Все присутствующие здоровались с ней чрезвычайно приветливо, учтиво осведомляясь о ее здоровье — было известно, что ее супруг и у нового государя на таком же хорошем счету, как был у прежнего, — тем не менее никто не пригласил ее в свой кружок. Она с давних пор держалась в стороне от всех, была замкнутой, молчаливой, а так как она, по-видимому, ничего не собиралась менять в своих привычках, то в конце концов ей перестали симпатизировать и все больше склонялись к тому, что она просто-напросто какое-то слабонервное существо и вообще не от мира сего. Их еще связывали неизбежные светские обязанности, но в остальном с ней уже никто не считался, о ней не думали, ею не интересовались. Сама же она никогда ни о чем не спрашивала, не знала никаких новостей и никогда ничего не рассказывала, даже не ведала, что сейчас в моде, ни на что не жаловалась, ничему не радовалась: рядом с ней оставалось только сердиться или зевать. И лишь по временам, исчерпав все темы, благородные дамы вспоминали о ней, гадая, что же все-таки скрывается за ее сердечными припадками, за ее постоянной задумчивостью? Когда и эта тема иссякала, они принимались жалеть господина имперского комиссара. Он, разумеется, не из самых внимательных и добрых мужей, но все-таки заслуживает совсем другой жены. Благородные дамы, разумеется, не отрицали, что госпожа Наттерер безукоризненно справляется со своими обязанностями: прекрасно, на широкую ногу ведет дом, стол у них всегда отменный; допускали даже, что в отношении к мужу она вынуждена проявлять огромное терпение, но, представьте себе, каково иметь жену, которая никогда не улыбнется, ничему не порадуется, точно это не человек, а окаменевшая слеза! Заставить ее нанести кому-нибудь визит муж вынужден буквально силой; у нее полный гардероб прекрасных, дорогих туалетов, а она кое-как натянет на себя то, что ей подаст в соответствии со своим разумением горничная, даже не полюбовавшись теми прелестными вещами, которые муж ей так щедро дарит, — и все это он должен стоически переносить! Кто знает, может быть, и его характер со временем смягчился бы, веди она себя иначе? Быть может, он просто вынужден обращаться с ней подобным образом? Вполне вероятно, что за внешним видом страдалицы скрывается немало упрямства, строптивости, злости, как частенько бывает с такими ангелами! Разве она уже не доказала, на какие выходки способна, проводив — о, ужас! — какого-то осужденного к месту казни? Именно с того времени она и сделалась странной. Вся Прага буквально остолбенела от ужаса, одни полагали, что причиною оказалась ее чрезмерная религиозность, иные думали, что казненный был ее тайным любовником. «Но ведь то был семидесятилетний старец», — возражали некоторые. «Ну что ж, значит, то был отец или дядя ее избранника», — отвечали им. Победа, во всяком случае, оставалась за теми, кто утверждал, что в этом возмутительном происшествии главную роль играла любовь, — да и может ли быть иначе у женщины!
Госпожа Наттерер стояла за портьерой, спускавшейся с увенчанного императорской короной карниза, опершись на подоконник открытого окна, из которого была видна вся Прага. Она смотрела вниз на море красных черепичных крыш, над которым, как мачты великолепных кораблей, поднимались стройные колокольни, кресты, купола и ослепительно сверкали на солнце, образуя подобие золотой, трепещущей сети.
Бросая на нее выразительные взгляды, дамы опять принялись вздыхать об участи господина Наттерера. Неблагодарная прячется за портьерой, и это когда он в который уже раз проявляет великодушие, желая, чтобы его супруга достойно представляла его в свете и была среди первых. Ведь, такое дорогое парчовое платье, затканное бархатными цветами, такие длинные нити жемчуга, бриллиантовая пряжка, придерживающая у тюрбана страусовые перья, были сегодня еще только на трех дамах, а она все равно выглядит как золушка!