— Тут чудесно, не правда ли? Ты мог бы работать здесь.
— Может, ты не заметила, но я сейчас не слишком много пишу.
— И почему это? Почему ты не пишешь?
Он пожал плечами:
— Некоторые говорят, что искусство рождают невзгоды. Даже боль. Наверное, я просто слишком счастлив.
— Слишком счастлив?
Он кивнул и повернулся к ней:
— И это твоя вина.
— Наверное, в таком случае мне стоит сделать тебя невероятно несчастным?
— Не стоит, — ласково произнес он, касаясь ее губ поцелуем.
Глядя в небольшое стрельчатое окошко поверх ее головы, за разросшимся садом он видел реку, стремящуюся вниз, к другой реке.
— Посмотри на этот участок! Что мы будем делать с ним?
— Сделаем из него пастбище. Пусть на нем пасутся дети, точно дикие животные. Подарим им настоящее детство, на свежем воздухе, с купанием в реке.
— Детям? Нескольким?
— Да. Разве я не говорила? У нас будет большая семья. Огромная. Дети будут повсюду, станут карабкаться на стены и раскачиваться под потолком.
— Не уверен, что мы это обсуждали, — он мягко положил ладонь на ее живот. — Хотя это мы тоже не обсуждали.
Кит лучезарно улыбнулась:
— Я верю, что иногда надо просто с головой окунуться в жизнь, ни на что не оглядываясь. Ты же не хочешь, чтобы это был единственный ребенок? Ты всегда говорил, что тебе не нравилось быть одному.
— Был? Он? — спросил Тед, приподняв бровь.
— Или она.
Тед еще раз взглянул на документы участка.
— На это уйдет почти все мое наследство и добрая половина гонораров. Останется не так уж и много.
— Но и жизнь здесь дешевле, чем в Лондоне. У тебя будут тишина и покой, необходимые для творчества. Появятся новые пьесы. Разве это не радость для творческого гения?
Он закатил глаза, но Кит продолжила, ничуть не смутившись:
— Дом называется Уиндфолз. Это знак — ветер приносит добрые перемены.
— А чем будешь заниматься ты в диких землях Сомерсета? Не станешь скучать по Лондону? По магазинам? По пабам и вечеринкам?
Она беспечно отмахнулась:
— Ты меня знаешь. Меня редко что-то занимает надолго. К тому же я буду занята, рожая нам детей.
— Нет, одна ты с этим не справишься. — Он снова поцеловал ее, чувствуя знакомое головокружение и восхищение тем, как легко она им вертит.
В большинстве случаев он просто не мог ей отказать.
Агентша дождалась их на пороге, заперла дом и укатила в облаке пыли. Тед был уже на полпути к их машине, когда Кит окликнула его.
— Пойдем, — сказала она и повела его в старый сад мимо деревьев, согнувшихся под весом яблок.
Кит остановилась возле обшарпанных деревянных ворот, Тед подошел и встал позади нее, привлек ее к себе, обхватив руками за талию. Она откинула голову ему на грудь, и он вдохнул ее аромат — свежий, лимонный, смешанный с первым дыханием осени и сладким запахом опавших яблок, что лежали у них под ногами.
— Разве ты не устал от Лондона? — спросила она. — Не чувствуешь себя там загнанным в угол? Постоянно бегущим куда-то? Мы можем оставить вечеринки и людей, все, что отвлекает нас в последнее время. Здесь мы сможем думать. Дышать. Ты сможешь писать. К тому же, — добавила она, — посмотри вокруг. Если все пойдет не по плану, начнем варить сидр и сделаем состояние на этих яблоках. — Она обернулась и одарила его обаятельной улыбкой, и Тед понял, что проиграл. С самого первого момента, когда они встретились, Кит целиком завладела его сердцем.
Впервые он увидел ее стоящей на сцене, почти обнаженную, перед несколькими сотнями зрителей. Он пришел на премьеру новой пьесы, претенциозного экспериментального творения, написанного его давним другом из колледжа. Кит была одной из четырех обнаженных женских фигур, покрытых белой краской. Тела прикрывали лишь набедренные повязки. Девушек наняли стоять на постаментах вдоль сцены как часть декораций, изображающих художественную галерею. Между сценами, когда гас свет, обнаженные актеры меняли позу и дальше стояли неподвижно на протяжении всего действия. В середине финального акта, пока главные актеры изображали муки своих героев, Тед услышал, как мужчина в переднем ряду громко шепнул своему соседу: «Кажется, эти статуи тут самые живые».