– А какие отношения связывают Вас с Северцевым?
Ольга Сергеевна скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула, окинув Прохорова, как ему показалось насмешливым взглядом, в котором явственно читалась некоторая доля презрения. Она как будто отгородилась от следователя стеной. Еще секунду назад ее не было, а теперь, вуаля, вокруг нее выросла неприступная глухая стена, холодного отчуждения. Милая, симпатичная и гостеприимная хозяйка дома исчезла. Напротив Прохорова сидела женщина, от которой исходила волна неприкрытой неприязни.
– Мы друзья, – холодно ответила она, легонько пожав плечами.
– Друзья?
– Друзья, – спокойно повторила она.
– И, что же, простите, может связывать интеллигентную, можно сказать утонченную женщину и этого, извините, отморозка, который славится своими выходками, граничащими с уголовно-наказуемыми действиями. Вы же только, что сами произнесли фразу, относительно Северцева и Данионитаса – слишком разные люди. На мой взгляд, вы тоже не, сказать, что производите впечатление родственных душ.
Ольга насмешливо посмотрела на него.
– Ну, в жизни всякое бывает. Так уж вышло, что мы подружились.
– А как Вы объясните это? – Прохоров как фокусник извлек из кармана пиджака распечатку с фото и статьей о благотворительном вечере.
Она взглянула равнодушно, губы тронула легкая улыбка.
– А, что именно, Вы хотите, что бы я объяснила?
А и правда, что? Прохоров почувствовал злость и почти непреодолимое желание наорать, на нее, встряхнуть за плечи. Больше всего его злило то, что она права. Дурацкая фотография и впрямь ничего не доказывает. Они же не сняты неглиже, сжимающими друг друга в страстных объятиях. Хотя и в этом случае, в наше время, многие, точно также пожали бы плечами и сказали: «Мы друзья».
– Ольга Сергеевна, убиты три человека. Если, Ваш друг, – сказал Прохоров, сделав ударение на последнем слове, – причастен к этому, я узнаю. Рано или поздно. Но может погибнуть еще кто-то. Если вы, что-то знаете, Вы должны рассказать. Вы же не хотите нести ответственность за чью-то жизнь?
– Я уже несу ответственность, как минимум, за четыре жизни, – сказала она. – Которые, сама же и произвела на свет. И я не понимаю, что Вы от меня хотите.
– Хочу, что бы Вы честно рассказали про Северцева, все, что вы знаете. Про его деятельность, про то чем он сейчас занимается. Может быть он, что-то говорил Вам. Может, приезжал. Когда Вы видели его в последний раз?
– Три года и четыре месяца тому назад, – холодно глядя следователю в глаза ответила она.
– Вы общаетесь?
– Последний раз мы разговаривали по телефону два года назад. И тогда он ни словом не упомянул, что собирается кого-то убить по прежнему месту жительства, – в ее голосе слышалась издевка. – Могу подтвердить под присягой.
– Почему Вы больше не общаетесь? Между Вами произошла ссора?
Она посмотрела на него взглядом, каким обычно смотрят на полных кретинов.
– Мы вообще не настолько близки, как вам это представляется. И нет, мы не ссорились.
Она немного помолчала, а потом, видимо, желая выплеснуть обиду и раздражение, презрительно добавила:
– Вы всегда верите каждому слову, появляющемуся в интернете или в желтой прессе? Вы, вообще-то, не производите впечатления полного идиота. Если у Вас все, то извините, мне завтра рано вставать.
Прохоров поднялся. На душе было гадко.
– Последний вопрос. Вы говорите, что Ваши отношения не достаточно близкие. Допустим. Но Северцев подарил Вам дом, который стоит целое состояние. Как Вы это объясните?
Она пожала плечами. Все так же спокойно и невозмутимо.
– Никак. Такой он человек, Игорь Северцев.
– Странное объяснение. Не находите?
– Нет.
Прохоров пошел к выходу. Она не двинулась с места, как будто не желала приближаться к нему.
Глава 7
История с домом и впрямь вышла странная. Из разряда, не то чтобы фантастических, но тех, что вызывают сомнение, недоверие, и самые разнообразные подозрения, заставляя искать какой-то «скрытый мотив», подоплеку, без которых слишком трудно принять подобное, просто как факт. «Да, ладно! Быть такого не может! Что-то тут не так, это уж точно! Нет, нет, это неспроста. На самом-то деле там наверняка…» Что именно «там наверняка», можно предполагать до бесконечности, насколько хватит собственной испорченности и позволит полет фантазии, а «там», в общем-то, может ничего и не быть. Правда лежащая на поверхности, и «выставленная на всеобщее обозрение», воспринимается как ложь, как попытка скрыть истину, если она не соответствует общепринятым стандартам, если отличается от привычного представления о жизни. Легче поверить в существование какой-то тайной интриги, аферы, преступного сговора, чем в то, что в жизни, на самом деле, случается абсолютно все.