Что же выбрать? Звери, птицы, люди... Задумчиво покусывая палец, иду вдоль полок, всматриваюсь... и вздрагиваю, услышав легкий скрип калитки.
Он не ушел – наверное, не решил окончательно, в какую сторону.
– Костюм жалко, – усмехаюсь и протягиваю ему подвеску. – Держи! На память.
Он хочет что-то ответить: сарказм, колкость. Но беззвучно закрывает рот. Черный камень лежит на его ладони. Золотые линии узора складываются в рисунок: чудо-юдо с львиной головой сидит, скрестив ноги, будто джинн, и, улыбаясь клыкастой пастью, бережно держит в ладонях сияющий комочек. Может, прячет свое сердце от невзгод, а может, оберегает чужое.
– Зачем? – голос звучит растерянно и звонко, как у мальчишки.
Я пожимаю плечами, складываю его пальцы, чтобы спрятать камень в широкой ладони. И, отвернувшись, ухожу.
Не хочу видеть, в какую сторону он пойдет.
***
– Здесь нет имени, – я поднимаю голову, встречаю взгляд светлых глаз. Они смеются надо мной. – Кто ты?
– Может, догадаешься?
– Ты сказал, я мешаю тебе работать. Значит, ты... ты...
Не могу произнести это вслух.
Тот, кто готовился встретить у подножия скалы их, не пришедших, завернувших ко мне на чай. И ушедших в обратную сторону с расписными камнями в ладонях.
Он сидит напротив, глаза – как две льдинки. Сузились. Выжидает.
Перевожу дыхание.
– Я знаю, кто ты.
– Вот как?
– Люди, которые идут к скале и останавливаются здесь... Они выбирают жизнь. Но вряд ли из-за меня. Видимо, им просто еще рано.
– Всем рано. – Вздыхает. Колючесть взгляда сменяется усталостью. – Ты спасаешь их, одного за другим. Нечаянно, буднично. А кто спасет тебя?
Поднимается. Я кажусь себе маленькой и беспомощной, сидя в кресле, но и подняться не могу: боюсь оказаться лицом к лицу с этим незваным гостем. А он вдруг разворачивается, идет к калитке. Неужели уходит? Нет: он достает из почтового ящика крылья бабочек... эти чужие, непрочитанные письма. Возвращается.
– Я хотел бы увидеть вашу мастерскую, Майя.
– Н-нет.
Поднимаюсь, цепляюсь за спинку кресла. Ветер шелестит свежей листвой, но кажется по-зимнему холодным. И дышит озерной влагой. Гость идет к двери. Я пытаюсь заступить ему дорогу, но встречаю взгляд и... Расправляю плечи, выпрямляюсь.
– Вы всерьез собираетесь меня не впустить, Майя?
– Нет. Но я вас не приглашаю.
Дверь отворяется в сумрак прихожей. Захожу. Размеренные шаги за спиной – ему приглашение и не нужно.
***
Снег еще не растаял на ее плечах, и сама она, ссутулившись в кресле, сейчас похожа на сугроб. Волосы закрывают лицо, пальцы с обломанными ногтями впиваются в виски.
– Ууууу...
Раскачивается, подвывает. А я смотрю на цветной прямоугольник фотографии: мальчишка в ковбойской шляпе – штаны на лямках, игрушечный пистолет в руке. Он улыбается так ярко, что я щурюсь, на миг прикрываю глаза...
Слепит. Свет фар на встречной. Пальцы, впившиеся в мое плечо. Выкручиваю руль, все вокруг переворачивается, и я чувствую себя мухой в банке с вареньем, бултыхаюсь, вязну... Свет гаснет. Я открываю глаза.
Женщина раскачивается, ее низкий вой пробирает до костей вернее, чем холод.
– Ууууу...
Ее сыну было четыре года. Врачи долго ничего не замечали, а когда поставили диагноз – оказалось уже слишком поздно.
Мне нечего сказать. Но надо, надо... И я начинаю спрашивать: о фотографии, о празднике, для которого малыша нарядили. Она отвечает сквозь слезы, потом, выбравшись из своего сугроба, достает еще несколько фото, говорит, сбивается, плачет, вытирает лицо то рукавом, то краем шарфа, и снова говорит, говорит...
Я не говорю "у тебя еще будут дети" и другие странные и страшные вещи. Мы разворачиваем память, рассматриваем каждое мгновение, словно драгоценный камень, бесценное сокровище, которое надо сперва извлечь из бархатной коробочки, протереть, покрутить на свету, любуясь бликами и переливами.