Он закрывает рот. Зябко ёжится и сам натягивает плед на плечи.
– Я все время вижу ее... с телефоном.
– Это пройдет, – стараюсь, чтобы мой голос не дрожал. – Она прожила жизнь, принимая решения сама, до последнего. Просто бери с нее пример.
Отчего-то щиплет в горле и самой хочется плакать, кричать... Видятся чьи-то глаза, широко распахнутые, и тонкие, посиневшие губы. Откуда это? Из чужих историй? Из ненарисованных сюжетов? Сглатываю судорожно. Нет, только не при нем. Нельзя.
На закрытой от ветра веранде мы пьем чай. Долго. И съедаем гору медового печенья. А потом я отдаю ему деревянный кулон с росписью: на раскрытых ладонях лежит сияющий шар, похожий и на Землю, и на какой-то незнакомый, загадочный мир. Ни секунды не поколебавшись, парень вешает его на шею и замысловатым узлом завязывает кожаный шнурок. Планета светится на его груди все теплее, все ярче.
***
Моя птица с крыльями цвета заката. Она выворачивается из-под кисти, клюет за пальцы. Что такое, почему? Неужели мне придется?..
Письма неподвижно лежат на углу стола и разговаривают. Друг с другом или со мной. Они ждут. Уверенно ждут, потому что знают: я не отступлюсь. Ради этой птицы, которая хочет выбраться из камня. А раз так – стоит ли откладывать?
Мне отчего-то страшно притронуться к конвертам, но когда я осторожно беру стопку – ничего не происходит. Не падает небо, не стучится в стены гроза. Просто умолкает тревожный шепот. Усевшись на пол посреди мастерской, я раскладываю конверты перед собой, веером. Строчки с именами, адресами расплываются перед глазами. Что ж... Достаю один конверт наугад: он пожелтел, истрепался и весь оклеен марками. А еще он мягкий, будто набит ватой. Осторожно вскрыв его, я вынимаю за уголок тонкий шелковый шарф, на котором цветут экзотические цветы и летят яркие птицы. Письмо оказывается там же. Стоит проморгаться – и чернильные пятна складываются в ровные строки бисерно-мелких буковок.
"Здравствуйте! Я едва смогла узнать ваше имя", – пишет неизвестная мне женщина. Рассказывает, как решилась круто поменять жизнь и уехать в Индию. "На новом месте я завела кошку – как настоящая сильная женщина в расцвете лет. И неожиданно для себя вспомнила навыки рисования. Теперь я занимаюсь любимым делом – расписываю батик, и трачу небольшие накопления в путешествиях с друзьями".
Феникс на камне бьет крыльями. Теперь мне хочется добавить в них немного лазури, как на расписном шелке.
Во втором конверте оказывается лишь фото: женщина с маленьким ребенком на руках. У женщины бледное лицо с резкими чертами, я не узнаю его, но, приглядевшись, замечаю в вырезе ее блузки авантюриновый кулон: фигурка в развевающихся одеждах идет на свет. На обороте фотографии одно-единственное слово: "Спасибо".
В перьях феникса мелькает серебро – холодное, словно горная речка.
Третье: "Работаю я там же, но мы с женой взяли под опеку питомник для брошенных животных. И знаете"...
Четвертое: "...все еще, тяжело, но теперь я нахожу в себе силы..."
Птица рвется из камня, поднимает голову и вот-вот закричит.
Я читаю одно за другим: продолжения чужих историй, начало которых я не всегда могу вспомнить. Рассматриваю фотографии, улыбаюсь, смеюсь. Смахиваю слезы.
А кисти танцуют над палитрой, и мой феникс оживает пламенем.
Вот размашистый, еще почти детский почерк: "если вам нужна будет помощь – только скажите!"
Вот убористый, мелкий: "так благодарна вам за тот чай".
И мягкий, с круглыми, ровными буквами: "Возвращайся, Майя!"
***
Маргаритки у забора покачиваются, дорога льется рекой до горизонта, собирая ручьи дорожек и троп. Один ручеек стекает с угрюмой серой скалы – та возвышается на полсотни метров над озером и домом. Ее мшистый бок будто закутан в шаль. На вершине можно рассмотреть черточки перил и пару лавочек. Уютное место. И удобное.
Неспроста, видно, именно сюда приходят люди, чтобы свести счеты с жизнью. Плещет вода у подножия скалы, пряча острые камни. Слышны в этом плеске шаги – тех, кто шел туда, наверх, и не дошел. И тех, кто дошел, кто сидел на лавке, стоял у перил, смотрел на далекий горизонт, а потом сделал один шаг – и не вернулся. Те, не вернувшиеся, шепчут голосом прибоя. Те, не дошедшие, оставили здесь не жизнь – эхо шагов.