— Мне пора, — проговорил Серафен. — В моем распоряжении только воскресенье. Еще раз спасибо за помощь.
— Ах да, тебе ведь нужно наверх… — Патрис вытащил из портсигара новую сигарету. — Загляни как-нибудь ко мне, у меня нет друзей. Это там… — Он сделал неопределенный жест в сторону противоположного берега Дюранс. — По пути к Ле Пурсэль. Отец купил там особняк, называется он Понтрадье. Мой папочка величает его замком и вообще разыгрывает из себя дворянина. Просто умора, обхохочешься!
Резким движением он протянул руку, и Серафен в ответ подал свою. Эта огромная лапища, созданная, казалось, давить и крушить, при пожатии осталась вялой, словно крыло мертвого голубя.
«Он никогда не увидит во мне друга, — с грустью сказал себе Патрис. — Для него я навсегда останусь сыном господина Дюпена».
Он уселся в свой роскошный автомобиль. Стоя у подножия кипариса, Серафен какое-то время смотрел ему вслед, потом спокойным и размеренным шагом поднялся на стремянку.
Вскоре его навестил другой посетитель. Это случилось вечером. Серафен только что выковырял из стены округлый камень, по форме напоминавший глаз и весивший, должно быть, не меньше сорока килограммов, и собирался сбросить его вниз.
Выпрямляясь, он вдруг заметил у подножия кипариса монаха, который наблюдал за ним, уперев руки в бока. Серафен выпустил валун, и тот под пристальным взглядом монаха разлетелся на кучу обломков.
— Серафен! — крикнул пришелец. — Эй, Серафен! Спустись на минутку со своего чертова насеста — мне нужно тебе кое-что сказать!
— А это спешно? Потому что… — Серафен указал рукой на быстро темнеющее небо.
— Да! — крикнул монах. — Дело не терпит отлагательства!
Серафен минуту колебался. Потом окинул взглядом грубую изношенную рясу, посмотрел на худое, изможденное лицо с запавшими глазами и обтянутыми сухой кожей висками, и спустился вниз.
Но когда Серафен очутился рядом с монахом, тот показался ему куда менее заслуживающим жалости — вблизи он выглядел вполне упитанным и, пожалуй, даже жизнерадостным.
— Я — брат Каликст, — сказал монах. — Я спустился оттуда. — Движением подбородка он указал в сторону нависшего над усадьбой плато, где из темноты выступали белым пятном контуры приорства, и добавил: — Я обосновался там задолго до твоего рождения.
— Вы, кажется, хотели говорить со мной? — перебил Серафен.
— Не я. Брат Туан, наш приор. Он собирается в путь и должен сказать тебе что-то важное.
— Мне? — удивился Серафен.
С минуту брат Каликст молча его рассматривал.
— Ты ведь Серафен Монж? — спросил он наконец.
— Да.
— Ну, тогда все точно. А теперь — в дорогу! До приорства добрых два часа ходьбы. Мы и так доберемся только ночью.
Он повернулся и зашагал прочь, размеренно, точно идущий полем косарь. Серафен наклонил голову и какое-то время следил за его спокойными движениями. У него было сильное желание сказать «Нет!» и вернуться к прерванной работе.
— Кстати, — спросил он, — как далеко собрался ваш приор?
— К Господу нашему Иисусу, — ответил брат Каликст. Он на мгновение умолк, чтобы перешагнуть через оросительную канавку. — По крайней мере, мы все на это надеемся. А что ты хочешь — 95 лет! Он сказал мне: «Каликст, разыщи Серафена Монжа, чтобы перед смертью я мог облегчить свою душу».
Они миновали растущие слева от дороги бесхозные лавры Помграна. Жесткие листья, напоминающие формой наконечники копий, издавали под вечерним ветром сухой металлический шелест. Дальше путь лежал через ивняки Пон-Бернара и осиновые рощи, где нашли приют последние, задержавшиеся с отлетом, жаворонки.
Серафен старался не отставать от шагавшего впереди монаха. Вскоре они подошли к церкви. Брат Каликст, очутившись перед низкой потайной дверью, извлек из складок рясы ажурный железный ключ. В следующее мгновение Серафен услышал, как ключ поворачивается в замке с мелодичным звуком органа.