Над огороженным участком, куда они проникли, висел запах земли и свежего щебня.
— Осторожно, сынок! Не свались в яму! Хоть мы и не желали предвосхищать намерения Отца Нашего, но выкопали ее немножко загодя…
Достигнув конца чахлой аллеи карликовых буксов, брат Каликст вдруг круто повернулся и, ухватив Серафена за плечо, толкнул его в темноту стрельчатого свода.
— Если наш приор покажется тебе немного повредившимся в уме, — сказал он звучным шепотом, — помни, что хоть он и слуга Господень, но все же человек, бедный человек, готовящийся предстать перед Творцом… — Монах назидательно поднял палец. — И он раскаивается.
Брат Каликст твердой рукой увлек его в коридор, куда выходило несколько дверей; вдалеке мерцал столб лунного света, похожий на блок разрушенного свода.
— Теперь направо! — скомандовал монах. — И пригнись!
Серафен едва успел последовать его совету, задев макушкой о балку. Он очутился в комнате без окон, где под низким потолком осела ночь, с которой тщетно боролся тусклый огонек свечи. Уже с порога слышалось хриплое, затрудненное дыхание, похожее на шум кузнечных мехов. Его издавал невероятно дряхлый человек, распростертый на голой доске, зажатой между двумя каменными выступами в метре от пола.
— Это ты, Каликст? — прохрипел старец. — Ты привел Монжа?
— Он здесь, перед вами.
— Подойди, сын мой, потому что сил моих едва хватает, чтобы дышать.
Серафен подошел так близко, что почти коснулся доски, заменявшей собой ложе. Его глаза встретились с глазами старца, в которых сквозь предсмертную пелену проступал панический ужас. В следующее мгновение умирающий сделал отчаянную попытку подняться, Серафену даже показалось, что он хочет вскочить и бежать. Крик застрял у него в горле, растворившись в хрипе кузнечных мехов. Каликст бросился к старику, чтобы снова его уложить.
— Крылья! Я вижу крылья! — простонал приор.
— Ну, ну, брат Туан, перед вами всего лишь бедный грешник…
— Я — дорожный рабочий, — сказал Серафен.
Умирающий овладел собой, жизнь и сознание на какое-то время вернулись в его тело. Казалось, будто с его впалой груди снята огромная тяжесть, даже хрип кузнечных мехов постепенно сгладился, сделался тише. Брат Туан успокоился.
— В самом деле, ведь ты — дорожный рабочий… Рабочий из Люра… Но тебя точно зовут Серафен Монж? Это ты разрушил свой дом?
— Да, — ответил Серафен.
— Тогда слушай… я должен тебе кое-что рассказать…
Его глаза обшаривали лицо Серафена, словно искали решения не дающей ему покоя загадки. Они еще жили, тогда как на всем остальном уже легла печать надвигающейся смерти — запавший, беззубый рот, заострившийся нос… Только глаза да ясный спокойный лоб сумели противостоять разрушительному действию времени.
— Я расскажу о той ночи, когда ты потерял всю свою семью. Подойди ближе… Стань на колени возле моей доски — так тебе будет легче расслышать. Ах, я не уверен, что смогу добраться до конца…
Он положил на запястье Серафену иссохшую руку. Под сморщенной, пергаментной кожей уже сквозили очертания скелета, изящество, присущее смерти. Но последнее, отчаянное усилие еще взывало к жизни, к жалости; Серафен не мог противиться этому молящему призыву и тихонько сжал ладонь умирающего в своих.
Он заговорил очень быстро, так что слова следовали одно за другим, без интервалов, без пунктуации, сопровождаемые хрипом кузнечных мехов.
— Я шел из Откомба, через горы… Там, наверху, жирные монахи… А я хотел быть тощим. Мне претили праздность и сытое довольство, уж лучше жить на сквозняках, на холоде, среди руин… — Свободной рукой он дважды слабо постучал по неструганой доске. — Я хотел попасть сюда, но плохо знал дорогу. Я шел по звездам — когда они были, потому что тринадцать дней на меня лил дождь… И вот, однажды, я услышал шум — это катила свои воды Дюранс, и понял, что близок к цели. В тот вечер я промок до нитки, весь пропитался водой, точно ломтик хлеба в бульоне… Я миновал поворот Комб, возле Жиропэ… Дождь несколько минут как перестал… Надвигалась ночь. В том месте есть источник… Ты должен знать — источник, который струится бесшумно среди травы… Если ты не знаешь, можно не заметить и вступить в него, а вода в нем холодная…
— Знаю, — сказал Серафен.
— Я напился из источника и поднялся на несколько шагов по склону к зарослям ивняка… Хотел там немного передохнуть, перед заключительным отрезком пути… Да только и тогда, двадцать три года назад, мне было уже за семьдесят… Словом, я задремал. Не знаю, что меня разбудило — лунный свет или голоса? Во всяком случае, кто-то рядом сказал: «Что если нас схватят?», а другой ответил ему: «Не схватят! Но пусть даже так — мы, трое, покроем друг друга». Там был еще третий… Он все твердил о каких-то бумагах… Мол, надо их найти — не то, прощай, родимая сторонка… Они все время спорили… «А иначе никак нельзя?» — «Нет, мы об этом уже говорили!» Вот что я услышал… Но было уже слишком поздно, чтобы выдать свое присутствие, и я боялся шевельнуться… К счастью, меня скрывали заросли ивняка и тень от группы засохших ясеней, а они и источник были в ярком лунном свете…