Между тем Патрис, не выпускавший изо рта сигареты, украдкой наблюдал за Серафеном, пытаясь определить, какой эффект произвело на него это появление. «Если она ему не понравится, — сказал он себе, — нашей дружбе конец», а вслух произнес:
— Моя сестра Шармен. Ее муж погиб в октябре восемнадцатого. Можешь себе представить…
Тем временем Шармен посмотрела прямо в глаза Серафену, который не успел отвести взгляд. Она чуть развела свои длинные руки и сделала что-то вроде иронического реверанса, как будто говорила: «Да, поглядите, до какого состояния меня довели!» Черно-белая ткань платья, собранная складками на ее плоском животе, выше распускалась наподобие венчика, подчеркивая, при всей кажущейся строгости, форму ее грудей.
Но вот первое ослепление прошло, и Серафену удалось освободиться от взгляда Шармен, переведя глаза на плети традесканций, однако он все же заметил руку молодой женщины, протянутую к нему над столом, и протянул в ответ свою — кусок равнодушной плоти, неспособной на сердечное пожатие.
— Ну что ж, — сказала Шармен, — садитесь. Я не хочу, чтоб вы еще подросли. — Она говорила немного в нос, растягивая последние слоги.
Серафен медленно опустился в кресло и склонился над своей тарелкой.
В это мгновение гренадерша, покинувшая свой пост возле глухой, сунула ему под нос супницу с горячим бульоном, едва не обварив кипятком. Она небрежно наполнила его тарелку и щелкнула у него над ухом челюстями, как будто хотела укусить.
— Смотри-ка! — заметила между тем Шармен. — Наш папочка не пришел к обеду.
— Чему ты удивляешься? — откликнулся Патрис. — Как тебе известно, сегодня день Кончиты, и он уехал в Марсель.
— День цесарки! — рассмеялась Шармен. — Как по-твоему, насколько она его в этот раз ощиплет?
Патрис пожал плечами.
— Почем мне знать? Но, думаю, тысяч на пять, не меньше. Я слышал, как отец звонил в фирму Испано-Сюиза, чтобы заказать машину с шофером. Не иначе, как ей понадобился экипаж для турне по Испании.
— Что ж, — вздохнула Шармен. — Главное, чтоб он не наградил ее младенцем.
— Кто-нибудь, — заметил Патрис, — может сделать это вместо него…
Шармен повернулась к Серафену.
— А вас не смущает, что мы стираем при гостях свое грязное семейное белье?
Но Серафен не ответил. Его взгляд невольно обратился к месту, где обычно восседал Гаспар Дюпен, и все его внимание приковалось к пустому креслу.
— Тебе придется привыкнуть, — сказал сестре Патрис. — Серафен не любитель разговоров.
— Это не имеет значения, — лениво протянула Шармен. — Если он согласен хотя бы смотреть на меня.
Почувствовав, что за ним наблюдают, Серафен повернулся с несколько излишней живостью и опять встретился взглядом с молодой вдовой. В джунглях ее зеленых глаз он поймал огонек тревожного удивления и понял, что Шармен, ведомая женским чутьем, пытается проникнуть в его тайну. Тогда, подобно ежу, он свернулся в клубок, оставляя как можно меньше свободной площади, уязвимой для противника, и постарался отвлечь внимание хозяйки, подарив ей самую приветливую из своих улыбок.
— Это кресло, которое вас так занимает, относится к эпохе Людовика XV, — кокетливо заметила Шармен и, проглотив ложку бульона, добавила. — У нас есть еще одно такое, только обивка там меньше выцвела. Оно стоит у меня в спальне. Если хотите, покажу.
Когда, войдя в столовую, она увидела вскочившего при ее появлении Серафена, молодая женщина сказала себе несколько легкомысленно: «Это как раз то, что мне нужно!» Но, подержав его равнодушно-вялую руку, она почувствовала себя обескураженной, и весь порыв угас. Однако потом безошибочная женская интуиция шепнула ей, что этот увалень, примечательный не только своей внешностью, но и тупостью, поскольку она не произвела на него никакого видимого впечатления, возможно, отнюдь не так глуповат и прост, как ей показалось.
От нее не укрылось, что его руки, в которых серебряная вилка и нож с костяной ручкой выглядели почти игрушечными, все время сжаты в кулаки, как будто он готов в любую минуту нанести удар. «Достаточно небольшой вспышки гнева, — подумалось ей, — и он, сам того не сознавая, сломает вилку и нож, а обломки швырнет на стол. А эта дурацкая улыбка, с которой он никогда не расстается, — глаза не принимают в ней никакого участия, и когда они встретились с моими, в них не было обещания. Скорее, его взгляд меня заморозил, и все же…»
И пока Серафен ел, не спеша, с деревенской степенностью, Шармен начало казаться, что все в нем — вплоть до нацепленного ярлыка дорожного рабочего — служит какой-то скрытой цели, помогает ему замаскироваться, как тем насекомым, чья раскраска в точности повторяет тона окружающей их среды.