Она чувствовала себя как человек, которому вкололи наркоз. Сейчас она не ощущала боли или горечи расставания. Она вообще ничего не ощущала, ходила, как в полусне. Смотрела на дома, на достопримечательности, на выставленные в магазинчиках товары. И ничего не видела. Не могла сосредоточиться ни на чем. «Наверное, завтра будет очень больно», – равнодушно думала она. Они дошли до небольшого кафе и сели за столик на улице. Северцев сделал заказ. Ольга даже не могла вспомнить, спросил ли он ее, что она будет, или сам все заказал. Ей было все равно, что ей принесут. Она не хотела есть.
–
– Может, приедете с мальчишками на лето? Дом большой, всем места хватит. Ты говорила у тебя собака, можешь и ее привезти. Только на границе, наверное, могут быть проблемы. Прививки какие-то специальные нужно делать, – сказал он тоном, каким спрашивают, не хочет ли кто-нибудь бутерброд или еще чашечку чая. Глаза у него просто полыхали.
Она слегка кивнула.
– Может быть, – у нее глаза были грустные-прегрустные.
Они больше не встретятся. Если бы она собиралась приехать, она бы сказала – хорошо или да, или мы приедем. Может быть, это значит – нет.
На него волной накатило бешенство. «Как только твой самолет оторвется от земли, я отправлюсь в бордель и перетрахаю там всех шлюх. И забуду о тебе к чертовой матери раз и навсегда. И не вспомню. Никогда! Катись в свою е… Москву!» – захотелось ему заорать. Он отвернулся, пытаясь сдержать свою злость, взять себя в руки. Он сам себе стал противен. Неужели он такой слабак, что готов выглядеть дураком и сволочью, лишь бы сделать ей больно? Выплеснуть на нее свое недовольство, свою боль и свою обиду. Скорее бы она уже улетела. Он не хочет ее больше видеть. Никогда в жизни.
– Игорь, может ты не будешь ждать и пойдешь? – сказала она. Голос у нее был безжизненный, монотонный.
– Чего, не можешь дождаться, когда отделаешься от меня, – ухмыльнулся он.
– Просто не люблю момент прощания, – чувствуя, что сейчас заплачет, сказала она. Наркоз переставал действовать, и она боялась, что не сумеет сдержаться.
– Я люблю. Просто обожаю, – грубо сказал он.
–
3,5 года назад.
Он налил вино в бокалы. Она улыбнулась.
– Замечательный вечер, – поднимая бокал, сказала она.
– Я уезжаю.
Она взглянула немного удивленно. Он никогда не сообщал о своих планах.
– Надолго? – спросила она, решив, что раз уж он заговорил о поездке, нужно что-то сказать.
– Навсегда. Я уезжаю из России.
Ее рот приоткрылся от удивления. Это и впрямь была неожиданная новость.
– Куда ты едешь? – растерянно спросила она. Он пожал плечами.
– Почему ты вдруг решил уехать? Тебе стало скучно в России? – она улыбнулась, хотя ей было немного грустно. Ей будет не хватать его. Со всеми его странностями. Будет не хватать его непредсказуемости.
Он не ответил на вопрос. Сделав глоток вина, он пристально посмотрел на нее.
– Я хочу, чтобы ты поехала со мной.
Она изумленно уставилась на него. Рот снова, сам собой, открылся. «Я, наверное, сегодня весь вечер буду разевать рот, как рыба. Верх элегантности и аристократизма».
– Я… – она помотала головой, не зная, что сказать и истерично хихикнула.
Он достал из кармана небольшой бархатный футляр и поставил напротив нее, ловко щелкнув замочком и открыв его. Ольга, чувствуя себя дурой, чувствуя злость, боль, горечь, подступающие к горлу рыдания, от того, что ничего уже нельзя исправить, все кончено и обратной дороги нет, судорожно всхлипнула, как ей показалось на весь зал ресторана. Но, вероятно, это просто разыгралось воображение. Северцев ничего не заметил.
– Выходи за меня, – сказал он, почти равнодушно. Она молчала. – У тебя будет все, что захочешь, – он пожал плечами. – Все, что в моих силах, ты будешь иметь. И дети тоже.
Она, наконец, закрыв рот, печально посмотрела на него.
– Нет. – Она слегка качнула головой. – Нет, Игорь.
–
Она уходила по коридору, ведущему к выходу на взлетное поле. Маленькая, тоненькая фигурка. Со всех сторон ее обступали и то и дело загораживали другие пассажиры. В какой-то момент она скрылась за чужими спинами и больше не появлялась. Он еще немного постоял, но так и не увидел ее больше. «На х…», – мысленно выругался он и пошел к выходу.
Ольга прошла к своему месту. Боли все еще не было. Только тоска и, сжимающее грудь, не дающее нормально дышать, ощущение потери и безвозвратности. Она ни за что не поедет сюда больше. Если после четырех дней так невыносимо трудно расстаться, то, что будет, если провести вместе целое лето или хотя бы даже месяц? Слезы сбегали по щекам, но она не замечала их.
–
Вернувшись домой, он сходил в подвал и принес ящик вина. Потом снова спустился и принес еще один. В третий раз он забрал весь имеющийся коньяк и несколько бутылок водки, все, что было. Устроившись на диване в гостиной, он расставил все, что принес, вокруг себя. Завтра, когда он проснется, он даже не заметит, что ее нет. Ему будет абсолютно на это наплевать.
Пару часов спустя, в гостиную заглянула Элени.
– Матерь божья, что это вы делаете?! – возмущенно и в то же время испуганно закричала гречанка. На полу валялись две пустые бутылки из-под вина. Перед русским стояла открытая третья и почти пустая бутылка коньяка.
– Убирайся! – заорал он и швырнул полупустой бутылкой вина в стену. По светлой краске расползлось большое темно-красное пятно.
Постояв немного, Элени плюнула и ушла. Сумасшедший! До чего же эти русские странные и непонятные люди! Если им хорошо вместе, чего не жить, когда все для этого есть? Зачем терзать себя какими-то глупыми переживаниями? А он, ее хозяин, совсем болван, самый настоящий. Глупец. Женщина, которая его любит, которую любит он, сама к нему приехала, а он – взял и отпустил ее. Настоящий глупец! А теперь будет сидеть и пить, до умопомрачения. Топить свое горе в выпивке. А горе-то – он сам. И никакая выпивка тут не поможет.