На следующий день Жермена, задыхаясь, посоветовала мне спуститься и взглянуть на лавку. Жермена выглядела такой возбужденной, что я поспешно отложила вышивание и пошла за ней. Все розовое! При этом такой розовый цвет, какого вы, мой дорогой, и представить себе не можете. Вихрь розового цвета. Снаружи цвет темно-розовый, но не вызывающий и не фривольный, ничего такого, что могло бы придать оттенок неприличия нашему жилищу. Простая и элегантная вывеска над дверью: Цветы. Заказы к любому случаю. Устройство витрины было восхитительным, таким же красивым, как картина, безделушки и цветы: торжество хорошего вкуса и женственности, идеальный способ привлечь взгляд кокетки или элегантного благородного мужчины, нуждающегося в приличной бутоньерке. А внутри — розовые обои самой последней моды! Это было прекрасно и просто обворожительно.
Лавка была переполнена цветами, самыми красивыми цветами, которые я когда-либо видела. Божественные розы невообразимых оттенков: пурпурного, багряного, золотистого, цвета слоновой кости. Величественные пионы склоняли тяжелые головки. И запахи, любовь моя. Этот одуряющий томный аромат, он разливался повсюду, чистый, нежный, как прикосновение шелка.
Я, зачарованная, замерла, всплеснув руками, как маленькая. Александрина вновь на меня посмотрела, все так же без улыбки, но я угадала искорку в ее остром взгляде.
— Итак, моя хозяйка одобряет розовое? — сказала она вполголоса, приводя в порядок букеты своими ловкими, быстрыми руками.
Я выдавила из себя слова одобрения. Я не знала, как себя вести с этой молодой и надменной девушкой. Первое время она меня смущала.
И только через неделю с лишком Жермена принесла мне в гостиную пригласительный билет. Розовый, конечно. И от него исходил чудесный аромат. «Не угодно ли мадам Розе заглянуть на чай? А. В.» Вот так и зародилась наша чудесная дружба. Среди роз и чаепития.
Мне неплохо здесь спится, хотя каждую ночь я пробуждаюсь от одного и того же кошмара. И этот кошмар возвращает меня к тому ужасному событию, говорить о котором у меня нет сил и о котором вы ничего не знаете.
Этот кошмар терзает меня на протяжении тридцати лет, но мне всегда удавалось о нем молчать. Проснувшись, я неподвижно лежу и жду, чтобы успокоилось биение сердца. Иногда я чувствую такую слабость, что протягиваю руку за стаканом воды: у меня страшно пересыхает во рту.
Год за годом безжалостно повторяются одни и те же сцены. О них трудно говорить, потому что меня сразу охватывает страх. Я вижу, как чьи-то руки открывают ставни, вырисовывается неясная фигура, слышу скрип ступеней. Он уже в доме. О боже, он уже в доме! И тогда во мне нарастает безумный вопль.
Но вернемся в тот день, когда я получила письмо. Александрина желала узнать о моих намерениях. Куда я собираюсь переехать? К дочери? Это, пожалуй, было бы самым мудрым решением. И когда я думаю переезжать? Может ли она мне чем-то помочь? Ну а она-то, конечно, найдет другое помещение на новом бульваре, в этом нет никакого сомнения. Возможно, потребуется какое-то время, но ей хватит сил начать все сначала, даже несмотря на то что она не замужем. Впрочем, хотелось бы, чтобы ее оставили наконец в покое на этот счет, — ее нисколько не волнует, что она останется старой девой, у нее есть цветы и я.
Я, как всегда, внимательно ее слушала. Я уже привыкла к ее резкому голосу, и он мне даже нравился. Когда же она замолкла, я негромко сказала, что не собираюсь уезжать. У нее вырвалось восклицание. Нет, продолжала я, не обращая внимания на ее волнение, я останусь здесь. И я объяснила ей, что значил для вас, Арман, этот дом. Я рассказала ей, что вы здесь родились, так же как до вас здесь родился ваш отец, а еще раньше — его отец. Что этому дому почти сто пятьдесят лет и что в нем жили многие поколения Базеле. И никто, кроме Базеле, не жил в этих стенах, построенных в 1715 году, когда только проложили улицу Хильдеберта.
В последние годы Александрина часто расспрашивала меня о вас, и я показала ей две ваши фотографии, с которыми я никогда не расстаюсь. Одна, на которой вы на смертном одре, и вторая, последняя фотография нас обоих, сделанная всего за несколько лет до вашей кончины. Ваша рука на моем плече, у вас очень торжественный вид, а на мне платье-манто, и я сижу на стуле перед вами.