Я спросила, что побудило ее избрать это ремесло. Она улыбнулась, поглаживая свои густые вьющиеся волосы:
— Неподалеку от нашего дома в Монруж был большой сад, прекрасный сад с фонтанами и статуями. Я играла там по утрам, и тамошние садовники всему меня научили. Это было так увлекательно. Я скоро поняла, что цветы будут частью моей жизни. — И она тихонько добавила: — У цветов есть свой собственный язык, мадам Роза. Я нахожу его более выразительным, чем слова.
Быстрым движением она воткнула розовый бутон в бутоньерку моего манто.
Я представила себе девочку, худенькое создание с непослушными волосами, заплетенными в две косы, ежедневно играющую в саду, зеленом оазисе, наполненном запахом роз и душистой резеды. Она наклоняется над почками, ее длинные чувствительные пальцы осматривают лепестки, колючки, луковицы и цветки. Она упоминала, что была единственным ребенком в семье, и я поняла, что цветы стали ее самыми верными подружками.
Между тем над башнями церкви Сен-Сюльпис робко поднялось солнце. Погасли последние газовые фонари. Мне казалось, что я пробудилась от многовекового сна. Пора было возвращаться на улицу Хильдеберта. Блез тащил за собой тележку, а когда мы вернулись в лавку, он быстро и аккуратно расставил цветы по вазам с водой.
Вскоре зазвенит колокольчик над дверями, и цветы Александрины начнут свое душистое путешествие по улицам города. А моя цветочница останется все такой же загадочной. Она и сегодня для меня загадка. Несмотря на все эти годы, на наши долгие беседы и прогулки в Люксембургском саду, я очень мало о ней знаю. Есть ли в ее жизни какой-нибудь молодой мужчина? А может, она любовница женатого человека? Я не имею ни малейшего представления.
Александрина подобна таинственному кактусу маменьки Одетты, обманчиво нежная и страшно колючая.
Понемногу я научилась жить без вас. Пришлось. Так ведь поступают все вдовы, правда? Началось совсем другое существование. Я старалась быть мужественной. Думаю, что мне это удалось. Отцу Леваску, занятому реставрацией своей церкви под надзором одного из архитекторов префекта (месье Балтара, того самого, который возводит сегодня новый рынок, я вам уже говорила), уже не было времени гулять со мной в Люксембургском саду. Я сама должна была устраивать свою жизнь, правда, с помощью моих новых друзей. Александрина нашла для меня занятие. Она поручала мне вместе с Блезом доставлять заказчикам цветы. Мы с ним представляли прелестную пару. Когда мы шли, я — с цветами в руках, а он со своей тележкой, все с нами раскланивались, начиная с улицы Абей вплоть до улицы дю Фур.
Больше всего мы любили доставлять розы баронессе де Вресс. Александрина выбирала их с самого раннего утра. И на это у нее уходило довольно много времени. Требовались самые изысканные, самые красивые и ароматные. Роза «адель», белые розы «эме вибер», «аделаида орлеанская», словно в ливрее из слоновой кости, или прекрасная красная роза «Амадис». Их тщательно упаковывали в тонкую бумагу и в коробки, и после этого мы торопились их доставить.
Баронесса де Вресс проживала в великолепном особняке на углу улицы Таран и улицы Драгой. Селестен, слуга, отворял входную дверь. У него было серьезное лицо, неприятная волосатая бородавка у носа, он был чрезвычайно предан баронессе. Мы поднимались по большой каменной лестнице, что для меня было несколько затруднительно. Пока я осторожно ступала по старым каменным плитам, опасаясь поскользнуться, Блез возился со своей тележкой. Баронесса никогда не заставляла нас ждать. Погладив Блеза по голове, она совала ему мелочь, а потом отправляла обратно в лавку, а меня приглашала к себе. Я наблюдала, как она заботится о цветах. Никто, кроме нее, не имел права заниматься ее розами. Мы садились в большой светлой комнате, в берлоге, как она ее называла. Комната была восхитительно простой. Здесь не было пурпурной обивки, позолоты, зеркал, сияющих подсвечников. Бледно-пурпуровые стены, украшенные детскими рисунками. Ковры были белые и мягкие, а навесы были сделаны из набивной ткани Жуи. [9]Казалось, что вы в деревенском доме. Баронесса любила, чтобы ее розы стояли в высоких узких вазах, и ей требовалось не менее трех букетов. Иногда ее супруг, подвижный и надменный человек, проходил с занятым видом, не обращая никакого внимания на мое присутствие. Но в нем не было ничего неприятного.
Я могла сидеть там часами, наслаждаясь этой утонченно-женственной атмосферой. Может быть, вам интересно, о чем мы говорили? О ее детях, о милых девочках, которых я иногда видела в обществе гувернантки. О ее светской жизни, которая меня зачаровывала, о бале Мабиль, [10]об опере, о театрах. И мы подолгу говорили о книгах, потому что, как и вы, она была усердной читательницей. Она залпом прочла «Мадам Бовари», к огорчению супруга, который не мог оторвать ее от романа. Я призналась, что начала читать недавно, что это новое пристрастие возникло у меня благодаря месье Замаретти, лавка которого была рядом с лавкой Александрины. Баронесса посоветовала мне Альфонса Доде и Виктора Гюго, и как околдованная я слушала ее рассказ об их книгах.
Как различна наша жизнь, думала я. Разве нет у нее всего, о чем только можно мечтать: красота, ум, образование, блестящий брак? И однако я угадывала в Луизе де Вресс почти осязаемую грусть. Она была гораздо моложе меня, моложе Виолетты и Александрины, но проявляла редкую зрелость ума для особы ее возраста. Восхищаясь ее хрупким силуэтом, я думала, какие тайны скрывались под внешним блеском этой женщины. И я поймала себя на желании открыться ей в надежде на ее признания. Но я понимала, что это невозможно.
Помнится, у нас бывал горячий обмен мнениями. Однажды утром, доставив цветы, я сидела с баронессой, наслаждаясь чашечкой шоколада, поданной Селестеном. (Какой великолепный лиможский фарфор с гербами семейства де Вресс!) Она, сидя рядом со мной, читала газету, пересыпая чтение остроумными комментариями. Я любила в ней этот живой интерес к тому, что происходило в мире, ее врожденную любознательность. Ни грана пустого кокетства. В тот день на ней было очаровательное жемчужно-белое платье с кринолином, с широкими рукавами, отделанными кружевом, корсаж с высоким воротом подчеркивал стройность ее стана.
— О, слава богу! — вдруг воскликнула она, склоняясь над страницей.
Я спросила, что произошло. Она объяснила, что сама императрица выступила за значительное смягчение наказания поэту Шарлю Бодлеру. Читала ли я «Цветы зла», поинтересовалась она. Я ответила, что месье Замаретти недавно говорил мне об этой книге. Он сообщил мне, что эти стихи вызвали скандал и судебный процесс, как это случилось с романом «Мадам Бовари». Но сама я их еще не читала. Она встала, сходила в соседнюю комнату за маленьким томиком и протянула мне. Прекрасное издание в переплете из тонкой зеленой кожи, украшенное узором из экзотических цветов.
— Я думаю, мадам Роза, что вы оцените эти стихи, — сказала она. — Прошу вас, возьмите на время эту книжку и почитайте. Мне не терпится узнать, что вы об этом думаете.
Потом я вернулась домой. После обеда я села почитать стихи. С некоторым опасением открыла книгу. Единственные стихи, которые мне доводилось до этого читать, были те, которые писали мне вы, мой любимый. Я опасалась, что эти страницы покажутся мне скучными. И что я тогда скажу баронессе, чтобы не задеть ее самолюбия?
Теперь-то, будучи уже опытным читателем, я знаю, что автору, поэту нужно доверять. Они знают, что нужно делать, чтобы вырвать вас из повседневности и поселить в другом мире, о существовании которого вы даже не подозревали. Так поступают талантливые авторы. И это же проделал со мной месье Бодлер.
Вилла «Марбелла», Биарриц,
27 июня 1865 года
Моя дорогая мадам Роза!
Большое спасибо за письмо, которое так долго шло сюда, в Страну Басков. Я гощу у леди Брюс, моей милой подруги, прекрасно воспитанной англичанки с великолепным вкусом. Я познакомилась с ней в Париже несколько лет тому назад, на дамском обеде на улице Сент-Оноре, в особняке Шарост, в котором, как, может быть, вам известно, располагается британское посольство. Жена посла, леди Коули, посадила леди Брюс рядом со мной, и мы, невзирая на разницу в возрасте, прекрасно с ней сошлись. Внешне кажется, что она годится мне в бабушки, но леди Брюс присуща удивительная жизненная сила, и годы на ней не сказываются. Но главное, я получила наконец ваше письмо и счастлива его прочесть и узнать все новости. Я также в восторге, что вы высоко оценили Шарля Бодлера! (Мой супруг никак не может понять, почему я влюбилась в его стихи, и мне отрадно, что я нашла в вас союзницу.)
9
Набивная ткань, которая производится с середины XVIII века на мануфактуре под Парижем, в местечке Жуи-ан-Жоза.
10