Он мог настрогать с десяток таких слепышей. А вот стать приличным отцом — вряд ли.
О Сфинксе могу сказать только, что он человек, который любую чепуху раздует в событие вселенского масштаба. Во что-нибудь таинственное и идиотское. Он и ребенком был такой. Находил какую-нибудь гадость, и сразу — «о, пришельцы оставили!». Не удивлюсь, если выяснится, что он этого своего мальчишку просто у кого-нибудь украл. Вполне в его духе. Он даже чужого отца умудрился украсть, а это куда труднее.
Слышал я эти разговоры. Конечно, все это выдумки. Они там, у себя в общине, довольно мистически настроенные ребята. А насчет того, что Сфинкс сам распустил эти слухи, уж извините… никаких слухов он не распускал. Просто родители мальца поручили ему ребенка на лето, а потом то ли ребенок к нему привязался, то ли родителям так показалось удобнее, но они его пока не забирают. Всегда ведь легче, когда такими детьми занимается специалист. Про усыновление — ерунда, не так-то это просто в наше время усыновить кого-то, тем более такому, как Сфинкс. Тему киднеппинга я вообще обсуждать не намерен.
Эрик сказал, что парнишка совсем не похож на того, за кого его принимают. «Ничего общего», — так он сказал. И я конечно же ему верю.
Я мало с кем вижусь. У меня много вопросов, но я никогда никому их не задам. Иногда мне кажется, что Черный знает ответы, но всякий раз, когда я уже готов его о чем-то спросить, он смотрит исподлобья и так поспешно меняет тему, что я не решаюсь его беспокоить. Его уязвимость пугает. Мне не хотелось бы лишать его защитного панциря, который он нарастил с таким трудом и так тщательно оберегает.
Еще меньше хочется о чем-то спрашивать Сфинкса. В случае с ним меня пугает возможность получить ответы. Между нами все и так слишком шатко. Я люблю его, но мне не смириться с тем, что у него была возможность выбора. Которой не было у меня. И как бы дружески он ни держался, его мир всегда будет другим. Не совсем тем, в котором живем мы с Черным. И мы ему этого никогда не простим.
СЧАСТЛИВЫЙ МАЛЬЧИК
В комнате, называемой Хламовником, ранним утром проснулся семилетний мальчик. Проснулся, как ему показалось, оттого, что увидел плохой сон. Он лежал, зажмурившись, пытаясь припомнить, что же ему снилось такое отвратительное, но сон ускользал, не давая поймать себя, пока мальчику не надоело за ним гоняться.
Открыв глаза, он удивился внезапной смене настроения. По утрам он бывал мрачен и раздражителен. Но только не сегодня. Это утро показалось ему чудесным. Он с необъяснимым восторгом оглядел спальню. Зарывшихся в подушки соседей по комнате, детские рисунки на стенах, розовое небо в распахнутых окнах, и в конце, сладко замерев — голову брата, лежащую на краю его подушки. Почти точную копию его собственной. Мальчик знал, что это прекрасное настроение скоро пройдет, и, в надежде задержаться в нем, растолкал спящего брата.
Тот открыл глаза. Круглые и выпуклые, не закрывающиеся полностью даже во сне. Поблескивающая полоса между ресницами, как будто он лишь притворяется спящим, раздражала всех, кроме имевшего ту же особенность брата.
— Что? — шепотом спросил проснувшийся.
— Не знаю точно, — так же шепотом ответил мальчик. — Но мне как-то странно чувствуется. Как-то все вокруг уж очень нравится, прямо плакать хочется. У тебя тоже так или еще нет?
Брат прислушался к себе.
— Нет, — сказал он, зевая. — У меня пока еще нет. Может, оттого, что я сплю.
И он поспешно закрыл глаза.
Мальчик опустил голову на свой край подушки и тоже попытался уснуть. Переполнявшая его радость никуда не делась. Он прижал ладонь к сердцу, словно ощупывая ее через кожу. Придерживая.
Он не знал, что это чувство останется с ним надолго. Оно потускнеет, сделавшись привычным, но иногда будет настигать его с неожиданной силой, похожей на удар, заставляя задыхаться от счастья, наполняя глаза слезами, а душу восторгом. Он не знал и того, что теперь они с братом отличаются друг от друга. Что он всегда будет казаться старше. «Порочнее», — так выразится Черный Ральф, и мальчик его услышит, но не обидится. Это станет новой чертой его характера — его будет очень трудно обидеть.
ВСТРЕЧА
В двадцать четвертой комнате с раннего утра царит террор. Это невеселая комната. В ней живут все не уехавшие на лето колясники, и старшие, и младшие. Их немного — шесть человек, но две оставшиеся в Доме нянечки сбиваются с ног, обслуживая эту компанию.
Старших мучают болезни, не позволившие им уехать, зависть к уехавшим, собственные капризы, то, что они лишены привычных им спален и отправлены в комнату с дурной славой (окна ее выходят на улицу, а не на двор, как у всех приличных комнат), и то, что они вынуждены делить это само по себе неприятное помещение с младшими. Присутствие младших раздражает их сильнее всего. Особенно одного из них. Младших мучает все то же самое, но в отличие от старших они ни на ком не могут отвести душу.
Все шестеро — знатоки по части террора, но никому из них не дано сравниться с Вонючкой, ни сравниться, ни даже приблизиться к нему. Вонючка уникален. Он террорист от Бога, вундеркинд, способный убить за косой взгляд, не говоря уже о подзатыльнике. Убить так, что на него не падет и тени подозрения. С применением новейших и древнейших технологий. Собственных и чужих, с любовью воплощенных в жизнь изобретений. Не имеющего аналогов оружия. Опираясь на физику, химию и математику, а также историю и биологию, во всех этих науках Вонючка не имеет себе равных, но учится все равно плохо, потому что ему некогда блистать знаниями перед учителями, он слишком занятой человек. Вонючку не обижают старшие. Они не ругают его даже за глаза. Подслушивающие устройства Вонючке удаются особенно хорошо, и он работает над их усовершенствованием постоянно.
Ругать и наказывать Вонючку разрешается только нянечкам. «Что-то в этом есть материнское, — уверяет Вонючка. — Что-то такое родное, страшное и ностальгическое». Замечено, что чем старше и некрасивее ругающая его нянечка, тем чаще он произносит эту фразу. Таков Вонючка — страшный человек десяти лет от роду.
Поэтому, когда он одним злосчастным утром поднимает всех еще до рассвета и переворачивает комнату вверх дном, готовясь к Событию, никто не осмеливается ему перечить.
Вонючка не вдается в объяснения. Он строит смотровую площадку. Основой ей служит придвинутый к окну письменный стол. На столе укрепляются подушки и штатив для подзорной трубы, после чего Вонючка занимает позицию наблюдателя, обложившись печеньем, биноклями, хлопушками и носовыми платками. Двое младших послушно раскрашивают буквы на белом полотне, сшитом из разрезанной простыни. Вонючка поминутно свешивается со смотровой площадки, оценивая их работу, и ругает за медлительность. Старшие ретируются из спальни, чтобы немного от него отдохнуть.
Завтрак Вонючке подают на пост. Устрашенные его возрастающей нервозностью нянечки укрепляют на окне транспарант с надписью «Добро пожаловать!» и увозят младших, отмывать от краски.
Вонючка нервничает все сильнее. К полудню он делается устрашающе мрачен. Нянечки запасаются нашатырным спиртом и скрываются в недрах Дома с перепуганными младшими. Старшие возвращаются и следят за Вонючкой с возрастающим интересом. Он раздает им хлопушки и просит стрелять из окна по его команде. Старшие готовятся. Судя по убитому виду Вонючки, Событие не состоялось и вряд ли уже состоится, поэтому когда раздается его истошный визг: «Пли!» — двое из троих роняют хлопушки, и только один рефлекторно дергает за шнурок.
Размахивая подзорной трубой, Вонючка выкрикивает троекратное «Ура!», размазывает по лицу слезы, огрызается на старших: «Чего уставились? Счастья не видели?» — и выстреливает из запасной хлопушки, осыпав вскарабкавшегося на подоконник старшего разноцветным конфетти.
Они идут медленно. Мальчик — чуть отставая, женщина — ссутулившись под тяжестью чемодана. Оба в белом, оба светлоголовые, в рыжизну, оба выше, чем им полагается — мальчику по возрасту, женщине — чтобы казаться женственнее. Мальчик приволакивает ноги, шаркает кедами, прикрыв глаза от яркого солнца, так что ему виден только плавящийся от жары асфальт и дырчатые следы, оставленные на нем каблучками матери. Еще он видит рассыпанное конфетти. Яркие, сверкающие блестки на сером. И обходит их, стараясь не наступить, чтобы они не потускнели. Наткнувшись на мать, он останавливается.
— Кажется, это здесь.
Женщина ставит на землю чемодан. Дом возвышается перед ними приземистой серой брешью, попорченным зубом в белоснежных рядах соседних домов. Женщина приподнимает солнечные очки, рассматривая табличку над дверью.
— Это оно и есть. Видишь, как мы быстро дошли? Разве стоило из-за такой малости брать такси?
Мальчик равнодушно кивает. Здание кажется ему слишком мрачным.
— Смотри, мам… — начинает он, когда раздается далекий хлопок, и их с матерью осыпает разноцветным конфетти. Мальчик отступает на шаг, удивленно рассматривая очередную порцию радужных бляшек, усеявшую асфальт. Часть конфетти застряла у него в волосах и на одежде. Он отбегает на несколько шагов назад, чтобы видеть окна Дома, и ему отчетливо слышится, как кто-то в его недрах, невидимый снизу, несколько раз выкрикивает хриплое: «Ура!»