Я лежал в темноте и слушал. Было жарко. Голова кружилась от коктейля, в котором смутно угадывались водка, лимонный сок и что-то вроде шампуня с запахом хвои. Из похороненного в одеялах магнитофона доносилась органная музыка. Вокруг теснились чужие ноги и руки, подушки и бутылки. Впервые на моей памяти свет был полностью выключен. Историям не было конца. Они обрывались, не успев толком начаться, и сменялись другими, возобновляясь, когда я уже успевал забыть их содержание, и из этих чередующихся отрывков складывались причудливые узоры, уследить за которыми было нелегко, хотя я очень старался.
…это час, когда криворогие выходят на влажные тропы, ведущие к воде, и ревут. Деревья гнутся от их рева. А потом настает час, когда всех дураков сажают в лодки и отправляют по лунным дорожкам вверх по реке. Считается, что их забирает к себе луна. Вода у берегов становится сладкой, и остается такой до рассвета. Тот, кто успеет ее выпить, станет дурачком…
Я рассмеялся и пролил на майку немного вина.
— Зачем же тогда пить? — спросил я шепотом. — Если это так опасно?
— Нет человека счастливее, чем настоящий дурак, — ответил невидимый рассказчик. Судя по голосу, Сфинкс. Хотя я уже путал голоса. Слишком много выпил, наверное. Стакан все время наполнялся сам собой, а под правым боком, упираясь горлышком в ребра, торчала пустая бутылка. Отодвинуть ее мне было лень.
В черном лесу василисков немного. Они почти выродились, не у всех взгляд смертелен. Но если забрести подальше вглубь, туда, где кора деревьев покрыта светящимся фиолетовым мхом, оттого, что они не видят света, там уже можно встретить настоящего. Поэтому туда никто не ходит, а из тех, кто пошел, мало кто вернулся, а из вернувшихся никто не встречал василиска. Так откуда же мы знаем, что они там есть?..
Меня толкнули.
— Эй, твоя очередь. Давай, расскажи что-нибудь.
Я потер лицо. Липкими пальцами. И облизал их. Сонный дурман уносил меня по лунной реке. Прямо в объятия криворогих.
— Не могу, — честно признался я. — Не знаю ничего похожего на эти истории. Я вам все испорчу.
— Тогда давай стакан.
Я протянул стакан в направлении голоса:
— «Хвойного», пожалуйста. Но поменьше. В ушах шумит, — я настаивал на «Хвойном», потому что три другие бутылки Табаки при мне со зловещей ухмылкой доливал из банки с чилийскими перчиками, и я не был уверен, что выживу, попробовав то, что в результате получилось.
— А тут и так почти не осталось. Но ты смотри не засни. В Ночь Сказок нельзя спать. Это невежливо.
— И часто у вас бывают такие ночи?
— Четыре раза в году. Посезонно. А еще Ночь Монологов, Ночь Снов и Самая Длинная Ночь. Эти по одному разу. Две из них ты уже пропустил.
Мне вернули стакан.
— Ночь Большого Грохота — когда Горбач падает со своей верхотуры, — продолжал бубнить голос. — Ночь Желтой Воды, когда Лэри вспоминает детские привычки… Кстати, проверьте его. Он уже два круга пропустил.
Где-то в ногах кровати начали проверять Лэри. Судя по долетавшим оттуда охам и стонам, он спал.
— Штрафной рассказ с тебя, соня, — сказали ему.
Лэри зевнул, как тигр, и долго молчал.
— Одна симпатичная девчонка как-то раз попала под поезд, — донеслось наконец сипло и безнадежно.
— Все, заткнись. Можешь спать дальше.
С блаженным всхлипом Лэри рухнул куда-то, откуда его чуть раньше выкопали, и тут же захрапел. Я рассмеялся. Там, где я облился, рубашка липла к телу. Магнитофон горел красным глазом.
…если Волосатой надо что-то услышать, она делает дырку в стене, а если ей надо что-то увидеть, она посылает крыс. Рождается она в фундаменте дома, и живет, пока дом не рухнет. Чем дом старше, тем Волосатая крупнее и умнее. У нее бывают свои любимчики. Тем, кого она любит, на ее территории хорошо и спокойно, а другим — наоборот. Древние называли ее духом очага и делали ей подарки. Считалось, что она защищает от нечистой силы и дурного глаза…
Интересно, чья это история? Я не узнавал голос рассказчика. Мне даже показалось, что свет выключили специально, чтобы меня запутать. И сказки рассказывают измененными певучими голосами с той же целью.
…потому что с тех самых пор, как рыцарь прибил на стену парадной залы двуглавый череп, на него пало проклятье дракона. Старший сын в роду стал рождаться на свет с двумя головами. Говорили, правда, и иное. Что вовсе не рыцарь победил дракона в том давнем бою, а дракон рыцаря, и что в замке с тех пор поселился сам ящер в человеческом облике, оттого и не давал он в обиду своих двухголовых сыновей и любил их более одноглавых…
Крик жабы-повитухи страшен и слышен издалека. Если не знать, нипочем не поверишь, что кричит всего лишь жаба. Яйца она зарывает во влажные листья и присыпает землей. Искать их следует там, где сыро, у самых старых деревьев. Когда вылупляется маленький василиск, скорлупа яйца начинает дымиться. Но обливать ее водой и тушить нельзя, это к беде. Надо дождаться, пока она сама дотлеет. Оставшиеся черные пластинки приносят удачу, если зашить их в кожу или замшу и носить не снимая…
— Я бы не отказался от такой скорлупы, — пробормотал я, борясь со сном. — Ни у кого не завалялась? Водятся тут охотники за скорлупой василисков?
Вокруг засмеялись.
— А череп двухголового дракона тебе не нужен? — возмутился Табаки. — Ишь, какой прыткий мальчонка!
— Нет. Череп не нужен. Не хочу пасть жертвой проклятия.
— Но немного бесплатной удачи тебе не помешает? — уточнил невидимый спец по василискам.
— Кому может помешать удача?
— Тогда возьми. Но помни: теперь на тебе частичка Темного Леса. Будь безупречен в своих желаниях.
Чьи-то руки скользнули по моим волосам. Я приподнял голову, вытянул шею и по ней съехал мешочек на шнурке.
Вокруг возмущенно загалдели, не одобряя выпавшее на мою долю везение.
— Черт знает что! — крикнул Табаки.
О мой затылок стукнулось что-то маленькое, но метко запущенное. Четвертинка яблока, как оказалось.
— Сто лет тут живу, развлекаю всех как проклятый с утра до ночи, весь обтрепался и высох, и ни одна собака еще не предлагала мне поносить скорлупу василиска! Вот она, благодарность за все старания, за все годы мучений!
— Ты же и не просил? — мягко возразил даритель амулета.
По легкому ознобу, вдруг охватившему меня, я угадал в нем Слепого. Хотя голос был как будто не совсем его.
— Дерьмо собачье! — взвился Табаки. — Неужели, чтобы тебя уважали, надо клянчить и выпрашивать? Где справедливость, я вас спрашиваю?
То ли он на самом деле был до глубины души расстроен, то ли здорово прикидывался. В любом случае, мне стало неловко.
— Хочешь, дам поносить? — я уже взялся за шнурок.
— Еще чего! — взвизгнул он. — Чужой амулет! Да ты сдурел, дорогуша! Лучше уж сразу подари мне проклятый драконий копчик!
— Кстати о драконах, — вмешался Сфинкс. — Мы прервались. Как там насчет двухголовых?
— Да никак, — щелкнула зажигалка, Лорд закурил, осветив подбородок. — Я последний сын в этом дурацком роду. Как видите, у меня всего одна голова. Так что мы выродились к чертям, о чем я вовсе не жалею.
Немного ошарашенный таким окончанием сказки, я засмеялся.
— Круто. Так это было проклятие или сам дракон?
Кончик сигареты прочертил в воздухе тлеющий зигзаг.
— Понятия не имею. Знаю только легенду и что на гербе у нас двухголовая ящерица с идиотским выражением обеих морд.
— У тебя есть герб?
— На каждом платке и на каждом носке, — с отвращением признался Лорд. — Я их теряю-теряю, а они все находятся. Могу подарить на память того и другого в десяти экземплярах, плюс зажигалку. А теперь давайте о чем-нибудь другом. Что там с этими бедными придурками, плывущими по реке?
— Кто знает? — ответил Сфинкс. — Плывут себе. Может, где-то причаливают, а может, и правда их луна забирает. Дело не в них, а в речной воде…
— «Лунная дорога»! — ахнул Табаки. — Так я и знал, что это о ней, родимой!
Я мысленно вернулся к началу сказки: «тот, кто успеет напиться, станет дурачком», и уже собирался спросить, почему же в таком случае Лорд им не стал, когда его рука предупреждающе стиснула мой локоть. Почти невозможный фокус — так быстро переместиться по забитой людьми кровати. Стало интересно, сумел ли он заодно заткнуть и Шакала, или Табаки смолчал сам, но я, понятно, не стал об этом спрашивать.
— Откроем окна? — предложил кто-то. — Душно…
На другом конце кровати закопошились, зевая и прикуривая.
— Воды бы еще. Кончилась.
— Пусть Курильщик едет. Он не рассказывает.
— Курильщик не доедет.
— Я схожу, — предложил кто-то, соскакивая на пол. — Давайте бутылки.
Зазвенели бутылки. Я нашарил ту, что лежала под боком, втыкаясь мне в ребра, передал — и сразу стало легче дышать. Оказывается, она мне здорово мешала.
— Спой про сиреневый призрак, Горбач. Это красивая песня.
— Не то настроение. Я лучше спою про пойманную на месте преступления.
Меня опять толкнули и залили вином.
— Страшное дело! — прошептал чей-то голос с приглушенным смешком.
Впотьмах горестно завздыхали.
Я ощупал мешочек на шнурке. Он был мягкий, заношенный и наглухо зашитый, без отверстий. Внутри лежало что-то острое, хрустнувшее под пальцами. Может, и вправду скорлупа. Или чипсы. Собственные движения казались мне замедленными, мысли мешались и путались. Я попробовал собрать их во что-нибудь связное, но получались только невнятные обрывки. «Распороть этот мешочек… посмотреть… проверить носовые платки Лорда. Спросить, почему он не хочет, чтобы знали про Дорогу». В то же время, я понимал, что завтра вряд ли вспомню, о чем думал сегодня. Я вообще, наверное, мало что вспомню.