Она всегда отличалась склонностью к театральным позам, к драматическим сценам, подумал Лука, наблюдая за ней, но сейчас и тон ее и жесты казались искренними. Притом он вспомнил, что и сам направлялся в кино с тем же настроением, и эта мысль уняла его досаду.
- Что же ты собираешься делать? - резко спросил он. - Иди туда или обратно! Ведь нельзя же нам бесконечно торчать здесь, в вестибюле.
Марта взглянула на него, потом огляделась вокруг.
- Ты прав, - лихорадочно, словно вне себя, отозвалась она. - Но куда идти? Я подумала о кино, потому что там темнота, никого не видно... Мне не хочется видеть людей, один вид чужих лиц меня раздражает. Куда идти?
- Ко мне... - с неохотою предложил Лука.
- Нет, - прервала его Марта, - к тебе - нет. Куда угодно, только не к тебе.
- Тогда к тебе.
Она переспросила в нерешительности:
- Ко мне?
- Да, к тебе. Но, - он намеренно-пристально поглядел ей в глаза, - но при условии, что я не рискую встретить там некоторых лиц.
- Нет, тут ты ничем не рискуешь, наверняка не рискуешь, - и впервые Марта засмеялась, но каким-то бессильным, ироническим и непонятно-многозначительным смехом. - Значит, ты говоришь, ко мне? Погоди, я подумаю немного... Ко мне домой? А в конце концов, почему бы и нет? - И неожиданно, лихорадочно-торопливо, как человек, который едва отдает себе отчет в своих поступках, она кинулась к двери.
Они вышли на улицу. На смену знойному пасмурному дню, подернутому странной желтоватой дымкой (говорили, что причиной тому песок африканских пустынь, приносимый сильными удушливыми порывами сирокко), пришла тьма, такая немая, непроглядная и густая, словно над крышами города навис не слой облаков, а плотный, не проницаемый для воздуха войлок. В этой духоте огни еле мерцали, голоса звучали глухо, а белесые от пыли машины, которые, возвращаясь с загородных прогулок, быстро мчались вдоль многолюдных тротуаров, казались гостями из другого мира, где есть еще солнце, зелень деревьев и пение цикад, и от этого еще ощутимее становился неподвижный, удушающий сумрак, нависший над городом. Должно быть, на окрестных холмах шли маневры, там зажигались прожектора; шагая рядом с Мартой, Лука взглянул вверх и увидел, как бесконечный белый луч остановился над крышами зданий посреди небосвода, колеблясь и слегка перемещаясь, словно чего-то ища; и на узкой полосе неба, по которой вытягивалось лезвие бледного света, на мгновение появлялись темные набухшие борозды и бугристые выпуклости грозовых облаков, делавшие их похожими на какой-то гигантский мозг, полный мрачных, угрожающих дум.
- Скоро пойдет дождь, - заметил Лука, беря спутницу под руку. - Хорошо бы взять такси.
Она шагала быстро, понурив голову.
- Незачем, у меня здесь машина, - ответила она, не оборачиваясь. Эти слова снова навели Луку на мысль о том, что она теперь богата, а вместе с этой мыслью проснулись досада и дурное настроение. Он резко остановился:
- Право, не пойму, зачем я иду с тобой. Честное слово, по-моему, нам лучше расстаться.
Они находились на небольшой площади, заставленной машинами; над ней нависал барочный фасад какой-то церкви, поверх ее портала видны были два огромных ангела, трубивших в свои трубы. Из магазина радиоприемников на углу доносился назойливый и неистовый рев какой-то синкопированной танцевальной мелодий, и в темноте, окутывавшей площадь, казалось, что эта крикливая, вульгарная музыка излетает из труб ангелов. Марта тоже остановилась.
- Лука, - взмолилась она, беря его за руку, - не оставляй меня одну. Я понимаю твои чувства ко мне, но... но... - Она потупилась. - Мне так нужен сегодня человек, который меня любит. А ты - нет, не отрекайся - ты ведь еще любишь меня немножко. Не оставляй меня.
Тронутый ее голосом, ее сокрушенным видом, Лука безотчетно поднес к губам руку Марты. А она, воспользовавшись этим мгновенным порывом нежности, втолкнула его в приземистую и длинную серую машину, стоявшую рядом. Луке показалось, что этим лихорадочным, корыстным движением она втолкнула его в западню. Однако он промолчал и уселся рядом с нею, уже включавшей зажигание. Дверцы захлопнулись, машина тронулась.
Всю дорогу они молчали. Марта вела машину хорошо, но по-женски нервозно, и нельзя было понять, всегда ли она правит так или причиною тут ее сегодняшнее настроение. Лука наблюдал за ней и видел, как она всякий раз, меняя скорость или тормозя, сгибается над рулем, напрягая все тело и хмуря брови. И он чувствовал, что эта привычка - неведомо почему - вновь делает ее близкой и родной, как два года назад, когда он был влюблен в нее и собирался на ней жениться, когда от звука ее голоса у него пробегали мурашки по спине и замирало дыхание, а в страстном разглядывании ее лица и фигуры он находил все новое и неизъяснимое блаженство. Вот она, думал он, кусая себе губы от несказанной горечи, которую ему вливала в сердце эта мысль, вот женщина, которую он, несмотря на все ее недостатки, несмотря на ее измену, любил больше всех и два года назад собирался сделать своей женой.
Лука смотрел на ее склоненное внимательное лицо, на ее лоб, который всегда особенно нравился ему своей белизной и высотой, - он как бы говорил о душевной ясности, которой на самом деле, увы, не было; Лука видел прямую черную прядь, упавшую ей на глаза, и ему хотелось, как бывало, поправить ей волосы и, поправляя, слегка погладить их. Однако, опасаясь выдать свое состояние, показать, насколько он далек уже от обиды, которую она ему приписывала, Лука не без сожаления подавил свое желание. Пока он размышлял так, они выехали из центра и в том же неловком молчании покатили пригородным бульваром под пропыленными густыми кронами развесистых платанов. В лучах фар крутились поднятые ветром маленькие пыльные смерчи, видно было, как густая листва деревьев, подхваченная резким порывом, переворачивается, показывая светлую, почти белесую изнанку каждого листка; наконец первые крупные, редкие капли дождя с силой ударили в ветровое стекло машины.
- Дождь пошел, - сказала она, пуская в ход стеклоочиститель. Ее голос и монотонный скрип планки, неутомимо мотавшейся вверх и вниз по залитому водой стеклу, вернули Луку к действительности.
Он увидел, как навстречу машине одна за другой скачут в неверном свете фонарей зеленые, бешено треплемые ветром массы листвы; потом автомобиль, свернув с платановой аллеи, углубился в лабиринт широких пустынных улиц, вдоль и поперек исхлестанных ливнем, и помчался мимо больших домов, либо совсем новых, с редко разбросанными по фасадам огнями, либо еще только строящихся, втиснутых в клетку лесов. Вот колеса перешли с асфальта на мягкий, разъезженный грунт, весь в ухабах и рытвинах, машина, подпрыгивая и раскачиваясь, проехала мимо красноватого фонаря, посылавшего свои лучи сквозь поблескивающие неподвижные нити дождя, и наконец остановилась там, где кончалось нечто похожее на улицу, немощеную, без тротуаров, едва только намеченную и заваленную строительными материалами. Они вышли, и Лука увидел вырисовывающиеся над головой в дождливом мраке контуры высокого узкого здания, наверно, в пять или шесть этажей. Окна второго этажа были освещены; вокруг же не было ни огонька, и лишь вдали неясно виднелись другие дома, так что создавалось впечатление, будто это здание громоздится среди пустырей в глубине еще не родившейся улицы, почти на самом краю одного из тех оврагов, куда грузовики свозят обычно мусор со строительных площадок. Подъезд здания был ярко освещен, за стеклянными дверьми виден был роскошный вестибюль с мраморным полом, а в глубине его - похожая на алтарь в современном стиле позолоченная клетка лифта, к которой вели четыре ступени, покрытые голубой ковровой дорожкой.