— Словом, чего ты от меня хочешь?
Она на мгновение заколебалась, а потом ответила:
— Хочу, чтобы ты вылез из своей дурацкой засады, и пойдем домой.
— Ты все еще уверена, что я хочу стать любовником звезды?
— Да.
— Так вот же не будет по-твоему. Я намерен сфотографировать ее и сделаю это.
Разговаривая, он отвлекся. Снова обернувшись к глазку, он увидел сквозь просвет в кустах, что там, на площадке, развиваются события: звезда экрана собственной персоной открыла стеклянную дверь и появилась на пороге. Ливио узнал соломенно-желтые волосы, пухлое набеленное лицо, подмалеванные глазищи, большой красный рот и знаменитый огромный бюст, выступавший под корсетом двумя стиснутыми выпуклостями. Дива подняла к груди сумку, порылась в ней, вытащила черные очки и напялила их. Затем она махнула рукой и что-то прокричала. В поле объектива скользнула тень. Шофер. Дива посмотрела себе под ноги и направилась к машине. Она была одета смешно, как кукла: в коротеньком жакете бирюзового цвета и в широкой цветастой юбке на кринолине, открывавшей белые, как гипс, ноги.
"Теперь или никогда", — подумал Ливио. Он поднял фотоаппарат и стал наводить его на шедшую через площадку звезду, готовясь щелкнуть затвором в тот момент, когда она будет садиться в машину. Но тут внезапно что-то тяжелое и бесформенное так на него навалилось, что он скатился с канистры. Поднявшись, он увидел, что его жена убегает через поле по направлению к Аппиевой дороге, держа в руках фотоаппарат.
Ливио немного постоял, обескураженный и взбешенный, с глазами, полными слез. Затем он медленно и покорно побрел к дороге. Однако ему пришлось остановиться: длинная черная машина звезды пронеслась у него под носом: вот еще одна фотография, которую жена не дала ему сделать. Машина умчалась. Ливио поднял глаза и увидел, что жена идет навстречу, протягивая ему фотоаппарат. Лицо ее больше не было ни красным, ни надутым; она отвела душу и улыбалась ему. Подойдя ближе, она сказала:
— А теперь сними меня. Сколько раз ты мне это обещал.
Жизнь — это джунгли
Перевод З. Потаповой
После бурного вечера, проведенного накануне в ночном баре, где Джироламо познакомился с обеими девушками, голос в телефоне показался ему необъяснимо холодным, почти враждебным:
— Завтракать? Вы хотите, чтоб мы пошли завтракать в город по такой жарище?
— Но ведь вчера вечером мы сговорились позавтракать сегодня вместе!
— Мало ли что говорится под вечер, особенно после того, как выпьешь…
— Но, право же, вспомните, ведь именно вы разрешили мне позвонить вам с утра относительно завтрака.
— Я? Вот, видно, надралась-то!
— Словом, как вы решаете?
— Подождите минутку.
Джироламо услышал, как девушка отошла, простучав каблучками по полу, затем донесся отголосок раздраженного, неприятного спора, но слов он не разобрал. Наконец снова послышался голос:
— Заходите через час.
— Вы будете одна?
— Об этом и речи быть не может. Моя подруга тоже пойдет.
В дурном расположении духа, спрашивая себя, нельзя Ли выдумать предлог, чтобы отказаться от встречи, Джироламо провел час, гоняя на автомобиле по окраинным улицам, в тени больших платанов с буйной летней листвой. Девушки жили в районе Париоли; остановив машину у их дома, Джироламо был удивлен шикарным фасадом в современном стиле: сплошь стекло и мрамор. Ему казалось, что его новые знакомые — девушки скромного положения, скорее всего служащие. Впрочем, войдя в подъезд, он обнаружил, что их квартира — в полуподвале. Джироламо спустился по ступенькам, нашел в темноте дверь и позвонил. Тот же неприветливый голос крикнул ему изнутри, чтобы он подождал на улице. Джироламо предположил, что девушки, вероятно, живут в одной комнате и комната эта в большом беспорядке. Он поднялся по лестнице и сел в свой автомобиль, стоявший напротив входа.
Ему пришлось-таки подождать под палящим солнцем, которое накалило верх машины; но вот наконец они явились.
Девушки очень разные: одна — небольшого роста, грациозная, помоложе; другая — высокая, некрасивая и постарше. Но их бледные лица напудрены одной и той же блеклой пудрой; те же черные, мертвенные круги наведены под глазами, той же бесцветной, анемичной помадой подмазаны губы. И одеты они были одинаково: зеленые юбки колоколом и жесткие прозрачные блузки, сквозь которые, как сквозь целлофан, просвечивали грубые, туго прилегающие, затянутые бюстгальтеры мутно-розового цвета. Их белокурым волосам цвета соломы явно не соответствовали черные глаза и ресницы.
Подойдя ближе, невысокая наклонилась к окну машины и сказала:
— Ну что ж, пойдем завтракать. Только предупреждаю: у нас всего полчаса свободные, самое большее — минут сорок пять.
— Что за спешка? — сухо спросил Джироламо.
— Очень жаль, но или условимся на этом, или мы уходим домой.
Не понимая причин подобной невежливости, испытывая скорее любопытство, нежели обиду, Джироламо, не мешкая, подъехал к траттории неподалеку от Понте Мильвио. Войдя в сад ресторана, они увидели ряды пустых столиков в скудной и душной тени акаций.
— Никого нет, — сказал Джироламо. — Понятно, августовские каникулы.[11] Останемся здесь или, может быть, поедем куда-нибудь в другое место?
Маленькая грубо ответила:
— Мы пришли не себя показать, а поесть. Тут и останемся.
Они сели. Подошел официант. Маленькая стала читать меню.
— Есть омары. Могу я заказать омара?
— Разумеется, что за вопрос, — удивленно ответил Джироламо.
— Да кто вас знает. Вы сосчитали свои денежки, прежде чем нас приглашать?
Официант, держа блокнот наготове, терпеливо ждал с бесстрастным лицом человека, который видывал всякое и ничему не удивляется.
Джироламо сказал, смеясь, но внутренне раздраженный:
— Да, я сосчитал свои денежки; пусть будет омар.
— Так, значит, омар, — сказал официант. — А вино какое?
Маленькая снова спросила:
— Можно мне спросить бутылку вина? Или будем брать разливное?
— Да заказывайте, что вам угодно, — ответил Джироламо, которому все это стало надоедать.
Высокая сказала:
— Не сердитесь, мы для вас же стараемся. Сколько раз бывало: нас пригласят, а потом у них денег не хватает.
Когда официант ушел, маленькая резко спросила:
— Кстати говоря, я даже не знаю, как вас зовут.
— Меня зовут Джироламо.
— Не нравится мне это имя, похоже на дуролома.
— А вас как зовут?
— Ее зовут Клоти, — сказала высокая, — а меня — Майя.
— Но ведь это уменьшительные имена, верно?
— Да, ее полное имя — Клотильда, а мое — Марианна.
— А мне вы какое уменьшительное имя подберете? — обратился Джироламо к Клоти.
— Никакого, — отрезала та.
— Но все-таки вы должны меня как-нибудь называть. И поскольку имя Джироламо вам не по душе…
— А к чему мне вас называть? Через полчаса мы распростимся и никогда больше не увидимся…
— Вы в этом уверены?
— Чего уж вернее.
Подошел официант, и все в молчании принялись за омара, поглядывая на пустые столики, где прыгали большие воробьи, слетавшие с акаций в поисках крошек. Джироламо исподтишка наблюдал за Клоти и все больше убеждался в том, что она очень мила и нравится ему. У нее был маленький вздернутый носик с широко вырезанными ноздрями и черные блестящие глаза немного навыкате; пухлый ротик капризно надут, нижняя губка выпячена над едва очерченным подбородком. Эта головка сидела на прелестной шейке, округлой и крепкой, с гладкой белой кожей.
— А вам известно, что у вас очень красивые глаза? — произнес наконец Джироламо.
— Нечего мне комплименты отпускать, — огрызнулась Клоти. — Запомните: я не по вашим зубам орешек.
— А по чьим же?
— Это уж вас не касается.
— Могу я вас попросить об одолжении? — обратился Джироламо к другой девушке.
У той было толстое круглое лицо, на котором, словно птичий клюв, выдавался длинный заостренный нос.
— Какое одолжение?
— Скажите своей подружке, чтоб она была немного полюбезнее.
Майя повернулась и повторила, как попугай:
— Ты слышала, Клоти? Будь немного любезнее.
— Вы хотели, чтоб я пришла позавтракать, — вот я и пришла. И нечего с меня больше требовать.
— Но, Клоти… — начала Майя.
— Ах, оставь меня в покое.
— Поговорим о другом, — вздохнув, сказал Джироламо. — Почему вы остались в Риме на праздник"? Вы не ездите за город?