Первое время и мама жалела о переезде, еще бы! Комната в бараке, выделенная заводом, была маленькой, узкой и темной, с крошечным окошком под потолком. К тому же зимой там было сыро и холодно, а летом жарко и душно.
Из мебели топчан, на котором спали родители, и три матраса на ножках, сколоченных папой, на них спали девочки. Рядом с окном обеденный стол, колченогие табуретки, подаренные соседями, на стене убогий шкафчик с посудой.
На общей кухне толпились женщины и сновали дети. Над плитой витал пар и запахи щей, блинов и котлет.
Все жили непросто, но всех грела мысль о постоянной столичной прописке и собственном жилье. Жилье давали спустя пять, семь или более лет – как складывалось, передовики получали первыми.
«Ничего, можно и подождать, – как мантру, повторяли женщины, – подумаешь, каких-то пару лет!» Для них, уехавших от тяжелого сельского труда, сложного крестьянского быта, вечного бездорожья, постоянных забот о дровах, все было не так уж страшно. Но для Асиной семьи, привыкшей к большому просторному дому, ухоженному саду и большому огороду, к изобилию на столе, было сложно.
– Какая Москва, я что, ее вижу? – снова плакала мама.
Отец работал на заводе в прокатном цеху. Работа сменная, тяжелая, но он не жаловался.
Девочки пошли в школу и в сад, мама хлопотала по хозяйству, а по утрам мыла полы в заводской столовой и ждала заветного места посудомойки или чернорабочей – при кухне всегда тепло и сытно.
Девочки, а особенно Ася, скучали по деревне и по родне. Ася писала бабушке и деду длинные, подробные письма. Но правду обходила стороной: зачем расстраивать стариков?
Ждали лета и поездки в деревню. Девчонок отвезли в конце мая, и Ася, выпрыгивая из кузова грузовика, подвозившего их со станции, замирала от восторга. Вот она, родная деревня и их большой светлый дом за зеленым забором, белый распустившийся вишневый сад, запах от которого чувствовался на всю округу, темный дальний лес, куда они ходили за травами и ягодами, поле за домом, черное, только вспаханное, которое скоро зазеленеет.
За полем речка – холодная, узкая, извилистая, но с нежным песчаным дном, – здесь деревенская ребятня проводила все лето.
А какой простор открывался глазу, какой необъятный простор!
Сестры бросались в дом, родители разгружали сумки с подарками и вещами, а Ася стояла с бьющимся сердцем и еле сдерживалась, чтобы не расплакаться.
В доме стояли знакомые ароматы – горячего теста, наваристого мясного бульона, сухих трав.
Ася помнила бабулины мягкие, пахнувшие тестом, родные узловатые руки, которыми та обнимала девчонок, и родное, покрытое морщинами лицо, и ее добрую улыбку, и слезы, катящиеся по сморщенным полным щекам…
«Зачем мы уехали в эту Москву? Что приобрели и что потеряли, разве это можно сравнить?» – думала Ася.
С окрестных сел съезжалась родня, накрывали стол под цветущими яблонями и вишнями, пели народные песни на родном языке, и чувствовалось тепло от земли, по которой они по привычке бегали босиком, а потом во дворе под краном с ледяной водой не могли отмыть ступни от жирного чернозема.
Нигде Ася не спала так крепко, как дома, на наволочках с бабулиной вышивкой: «Асия», «Зухра», «Латифа».
Лето было счастьем. У сестер было целых три месяца каникул, а вот отпуск родителей заканчивался очень быстро. Грустные и подавленные, стараясь не подавать виду и натужно улыбаясь, они уезжали, и вот тогда наступала полная свобода.
В конце августа за девочками приезжал отец, и Ася плакала и просила ее не забирать. Плакала и бабушка, и даже дед, и отец еле сдерживал слезы, только сестры посмеивались над ней и повторяли, что в Москве в сто раз лучше. «Ты деревенщина, Аська!» Всю обратную дорогу Ася молчала, изредка всхлипывая и утирая ладонью слезы, но постепенно все входило в привычную колею.
Наконец произошли перемены – мама получила должность помощника повара – не посудомойки или чернорабочей, а помощника повара, – и это была большая удача. Во-первых, ей повысили зарплату, а во-вторых… Конечно, от детей это скрывали, но Ася видела, как однажды, мама вытащила украдкой из хозяйственной сумки половину курицы и большой кусок сливочного масла.
«Зачем? – думала девочка. – Зачем она это делает? Ведь мы же не голодаем. А если поймают, что тогда? Тюрьма? Маму посадят в тюрьму? Какой позор! Надо что-то придумать, остановить ее, рассказать отцу! Про него всегда говорили, что он человек кристальной честности». Ах, если бы бабуля могла присылать им продукты! Тогда б они жили как баре! Но кроме овощей, картошки, капусты, моркови, свеклы, лука, варенья и соленья везти было нечего – подвал был, а холодильников не было, негде было хранить ни мясо, ни птицу.